– Заткнись. Юрий далеко, а ты – близко. Пришибу.
– Ладно, ладно, – пробормотал Барсук, отодвигаясь, – без нервов только.
– И всё же. Если я откажусь?
Барсук вновь полез в рюкзак. Достал что-то и протянул на ладони:
– Не откажешься, сержант. Просто не сможешь. Есть у меня заложник.
Дмитрий взял кипарисовый крестик на кожаном шнурке. Повернул и разглядел надпись. «Роман». Крестильный крест старшего сына.
Ярилов замолчал. Прикрыв глаза, гладил деревянное перекрестье, нюхал пропитанную потом кожу. Будто пытался разглядеть: как там он? Здоров ли? Жив ли?
До ставки Бату-хана ехали молча.
Фелука берберов вгрызлась в борт «Изабеллы» когтистыми баграми. На палубу с воем валилась толпа полуголых пиратов с обнажёнными саблями – и не было спасения.
Боцман отмахивался палицей: черепа трескались, как гнилые орехи, но на месте убитых вставали новые. Проткнули копьём – боцман рычал, отбивался, размахивал руками и был похож на большого жука, насаженного на булавку равнодушным энтомологом и безуспешно сучащего лапками.
Седобородый капитан орудовал тонким мечом изящно, будто вилкой на приёме во Дворце Дожей. Прижался к борту спиной, чтобы не подошли сзади; присел, уклоняясь от сверкнувшего на солнце клинка, пронзил сарацина, поклонился:
– Синьор, благодарю вас за танец. Следующий!
Роман стрелял редко и наверняка: берёг болты. Его заметили с фелуки, начали палить из луков: стрелы пробивали корзину и застревали, бессильно грозя жалами.
Теперь выцеливать времени не было: появился из корзины, выстрелил – юркнул обратно, пока лучники с фелуки не спохватились.
Пощупал колчан: осталось три болта. Плохо.
Ногу вставил в стремя арбалета. Рыча от напряжения, откинулся всем телом, потянул тетиву – щёлкнул фиксатор. Вынырнул, увидел: боцман лежит отдельно, его голова – отдельно. Выстрел: болт пробил бритую макушку здоровяка с топором. Раз.
Щелчок. Выдохнул, поднялся: капитан упал, над ним сгрудилась толпа, вздымающая сабли. Отправил снаряд в широкую спину, блестящую от пота. Два.
Мачта задрожала. Посмотрел сквозь прутья: гости. Двое с клинками в зубах, лезут быстро. Опытные.
Щелчок. Положил в ложбину последний болт. Нащупал на поясе нож. Прикрыл глаза, перекрестился. Прошептал, как маменька учила:
– Отче наш, иже еси…
Обидно вот так – всего два месяца юнгой, только во вкус вошёл. Ладно.
Внизу вдруг заорали. Началась какая-то суета. Глянул в щель: двое спрыгнули с мачты, побежали. Берберы, толкаясь, забирались на борт, перепрыгивали обратно на фелуку. Десятки скрученных верёвками паломников лежали на палубе, боясь шелохнуться.
С севера неслась боевая галера с развевающимся белым флагом, а на ней – красный крест.
Не бывало и не будет картины краше!
Пираты отталкивались баграми, торопливо разбирали вёсла, с криками тянули канаты – поднимали паруса. Отвалили от правого борта.
И через мгновение затрещал левый борт, принимая огромную галеру. На скользкую от крови палубу спрыгнул высокий тамплиер в белом хабите, за ним посыпались братья-рыцари, сержанты и пехотинцы, гремя оружием и сверкая шлемами.
Юнга перевалился через край корзины, спустился вниз. Высокий потрогал ногой бугая с пробитой болтом макушкой. Увидел в руках Романа арбалет, спросил:
– Твоя работа?
– Да, синьор.
Тамплиер махнул рукой: на палубе лежали берберы в живописных позах, и из многих торчали толстые короткие древки.
– И эти?
– Да.
– Чем ты занимался на корабле?
– Был юнгой, синьор.
– То есть убирал дерьмо, драил палубу и получал подзатыльники от боцмана?
– Что-то вроде этого, синьор рыцарь.
– У меня есть предложение получше. Хочешь стать моим оруженосцем? Я – командор Ордена Храма.
Роман не смог сдержать улыбки:
