больше, чем три.
Дмитрий в спор не вступал – обедал. Прожевал жёсткий кусок солонины, сказал:
– Всё, сворачиваемся. Ничего больше не высмотреть тут. Надо в село перебираться, там кабак у церкви, а завтра воскресенье. Федькины бойцы наверняка туда заходят. Может, раскрутим кого на разговор.
– Опасно, – поморщился Хорь, – больно наши рожи приметные. Вычислят чужаков. А кабатчик наверняка разбойнику доносит, что да как. Ой, глядите: белка!
Рыжий зверёк замер в пяти шагах, смотрел опасливо: не обидят ли?
Хорь бросил кусок хлеба: белка отбежала. Потом вернулась, обнюхала. Схватила подарок и порскнула по стволу, к дуплу – прятать.
Бывший бродник расплылся в улыбке:
– До чего хорошенькая! У нас этих зверей нет. Вот бы детишкам моим поиграть. А Хася таких сроду не видала, наверное.
И загрустил. Про семью вспомнил. Да и Дмитрий помрачнел. Сказал:
– Её в доме Кольца держат, видимо. Есть там клеть, пристроенная к задней стенке – из крепких брёвен, без окошек. В темноте сидит, бедная.
Анри хотел возразить: мол, откуда князь знает? Может, не в клети, а в сыром подполе. Если вообще жива…
Глянул на побратима – и не стал мрачные мысли озвучивать. Вместо этого предложил:
– Может, одному кому-то в село идти? Втроём опасно всё же.
– Я пойду, – сказал Хорь, – у тебя, Дмитрий, княжеское достоинство на лбу написано. А Анри вообще к нашим людям пускать нельзя. Сразу распознают иноземного лазутчика. Народ у нас внимательный. Бдит.
Никто и не возражал.
* * *
В деревянной церквушке ни протолкнуться, ни продохнуть: людей полна коробочка. Сегодня – день почитания Феодора-мученика. Сам именинник, Кольцо, заутреню отстоял, и десяток соратников с ним, рожи продувные. На почётном месте, поближе к алтарю; дорогущие свечки в толстых лапищах, едва от крови отмытых, а на красных мордах – елей и благодать, тьфу.
Федьку Кольцо Хорь представлял себе этаким Соловьём-Разбойником: матёрым, здоровенным, с чёрной бородищей до пояса. А оказалось: хлипкий, скользкий, что полудохлый гриб сморчок, который по самым сырым местам прячется; ножки тонюсенькие, что у того же сморчка. Бледный, словно опарыш, жидкая бородёнка свисает: и не разберёшь, то ли волосики, то ли сопли натекли. Подивился Хорь: и как такой дрыщ ухитрился злодействами прославиться? Отчего его лихие ребята слушаются? А ведь – подчиняются, и даже, пожалуй, боятся. И попик боится: голос срывает и всё на местного главного вора косится, как бы угодить. Со страху весь богослужебный чин перепутал (а может, и не со страху, а чтобы душегубцу польстить): где такое видано, чтобы сгинувшему от рук язычников-римлян бог знает когда святому «многая лета» провозглашать? Явно другого «Феодора» священник имел в виду, когда «благоденственное и мирное житие» желал.
Хорь в церковь не полез – толкался на паперти среди многочисленных нищих, набежавших со всей округи. Ещё в лесу так и задумал: переобулся в лапти, надел драное рубище из запасов Анри, подпоясался верёвкой, лицо грязью измазал. Да только плечи и под рубищем не спрячешь. Попрошайки, враз против конкурента объединившиеся, шипели:
– Не стыдно такому бугаю хлебушек у убогих отжимать? На тебе брёвна таскать надо!
Самый авторитетный, одноногий, с жуткой язвой на половину лица, не пожалел костыля: врезал деревяшкой Хорю по спине и завопил:
– Гонитя яво, православные! То хрюсь переодетый. Во какой здоровенный, плечищи развернул. Наел телеса-то на хозяйских караваях.
Хоря аж на пот пробило: никак, раскрыли его маскировку? Потом вспомнил: хрюсь – это беглый княжеский или боярский холоп. Таких никто не любит: живётся им хлопотно, зато сытно. А бегут, коли проворуются или ещё какой грех сотворят. Например, блуд с боярыней.
А калека на одной ноге ловко прыгает и продолжает костылём охаживать:
– Изыди, ирод окаянный!
Хорь едва сдержался: увечных бить воину не пристало. Сообразил: пустил слюну, лицо сделал глупое-преглупое. И загукал, пуская пузыри.
– Оставь его, Архипушко. Он, видать, блаженный, – заговорили нищие, – ладно, пусть уж с нами стоит. Федька сегодня добрый будет, всем хватит.
– Да уж, на именины щедро подаёт. А потом ещё и у дома столы накроет, прямо на улице.
Заговорили про Кольцо: мол, душегубец и вор, зато раз в году на милостыню не жадный. Видать, хочет через калек убогих в царствие небесное обманом просочиться. А ещё страсть, как любит рассказы про дальние странствия. Того, кто самую интересную историю поведает – в дом пригласит, брагой угостит и серебром наградит.
Не успел батюшка отмахать кадилом – народ повалил из душной рубленой церквушки на улицу. Федькины здоровяки грубо расталкивали толпу, освобождая путь вожаку. Кольцо подошёл к нищим, выстроившимся шеренгой, вопросил тонким голосом:
– Как поживаете, братики-сударики? Рады празднику?
– Слава богу, живём, Фёдор Фёдорович, – нестройно ответили попрошайки, – спасибо на добром слове. А тебя с именинами, будь здоров да богат.