отношению к честному работнику тыла, и родителя замели по 58-й статье УК РСФСР. Слава богу, что конфисковывать было нечего, семья и так обитала в коммунальной квартире, не имея практически никаких накоплений.
В 1955-м батю посмертно реабилитировали, мама пыталась было получить какую-то компенсацию по потере кормильца, но чиновники умудрились как-то так хитро извратить закон, что нам ничего не обломилось.
В общем, несмотря на реабилитацию бати, на маму и нас с сестрой по-прежнему косились некоторые особи.
Так что мать воспитывала меня и сестру практически в одиночку, если не считать бабушку и деда – родители отца жили в паре кварталов от нашего дома. Её же предки обитали в Казахстане и видели меня только раз, выбравшись в Москву в конце 1940-х, когда я ещё пешком под стол ходил. Маму звали Алевтиной Васильевной, работала она медсестрой в Боткинской больнице. Дежурила по две смены, как добавил Дюша, чтобы прокормить меня и дочь, получавшую в вузе весьма скромную стипендию.
А если я поступлю в училище, то ещё одним стипендиатом в нашей семье станет больше. Главное – не косячить в учёбе и поведении, что с моими наклонностями, как я понял, вполне могло иметь место, поскольку законный обладатель сего организма уже состоял на учёте в комиссии по делам несовершеннолетних. Впрочем, как и все мои нынешние соратники, за исключением Дюши.
Тот посещал музыкальную школу по классу фортепиано и являлся сыном вполне приличных и обеспеченных родителей: папа – профессор-филолог, мама – директор десятилетней общеобразовательной школы. И пару залётов отпрыска по хулиганке им удавалось как-то разрулить, задействуя известные им рычаги.
В общем, как я понял, компания подобралась та ещё. Верховодил в ней шестнадцатилетний первокурсник технического училища, будущий слесарь с погонялом Бугор, которому за следующий косяк светила «малолетка», как ему доходчиво объяснили в комиссии ПДН. У Бугра батя чалился по уголовной статье, мать пьянствовала, а два младших брата росли практически сами по себе, как сорняки в поле, хотя Бугор, как выяснилось позднее, всё же старался принимать какое-то участие в их воспитании, раз уж на мать надежды не было никакой.
Но воспитание это было своеобразным. Для Крутикова мечтой было попасть на зону, его прельщала блатная романтика, в таком же духе он воспитывал и братьев, которые нередко увивались за более взрослыми пацанами. Так что вырастут, похоже, такими же оболтусами, что и старший брат.
Оставались ещё Витька Мухин, он же Муха, и Жека (Сява) Путин. Муха был моим одноклассником и соседом по дому, тоже собирался поступать в «железку» и считался своего рода заместителем Бугра, негласным парторгом, если придерживаться коммунистической идеологии. Только тут идеология была несколько другая, приблатнённая. Ну а Сява был младше меня на год, но всячески хотел казаться старше как по возрасту, так и по поведению. Похвалился, что наравне с нами вовсю курил папиросы и пил крымский портвейн.
М-да, похоже, ребята круче бормотухи ничего в своей короткой жизни не употребляли. Да и дымят, небось, самосадом… Я-то уже в 1970-е, в «досаквояжную» эпоху курил «Мальборо», потом отдавал предпочтение «Кэмелу», «Парламенту», только в последние годы по рекомендации врачей перешёл на электронные сигареты. Это как секс с презервативом, даже хуже, но пожить хотелось, потому и терпел. Курить начал, глядя на старших пацанов во дворе, примерно в этом же возрасте, в каком пребывал в данный момент. Может, в этой жизни не стоит злоупотреблять вредными привычками, а лучше поберечь доставшееся мне в аренду тело? Если что, сдавать обратно буду в нормальном состоянии, хотя когда сдавать придётся и придётся ли вообще – тот ещё вопрос.
После того как парни вывалили на меня массу нужной и ненужной информации, Муха заявил:
– Пацаны, у меня тут в кустах за сараями заныкано пол-литра «Кофейного ликёра». Может, сообразим на пятерых?
«Господи, это что ещё за хрень?! – думал я, с трудом влив в себя полстакана дурно пахнувшей сладковатой жидкости. – Вот как тут избавишься от вредных привычек, когда если не станешь пить со всеми, начнут коситься. Хоть бы закусить чего взяли. Плавленые сырки в эти годы уже вроде бы должны продавать, наверняка любимая закуска советских алкашей стоит копейки».
К этому времени я окончательно оклемался от удара током. Поинтересовался, как это вообще произошло, и выяснилось, что я на спор схватил свисавший с дерева после вчерашней грозы оголённый провод. Так что теперь Бугор должен мне рупь. Новый рупь, который вошёл в обращение после проведённой 1 января этого года денежной реформы.
– Бугор слово держит, – протягивая мне слегка помятую купюру желтоватого оттенка, с ленцой процедил проигравший.
Вот же, мама дорогая, какой идиот этот Егор Мальцев! А если бы он на спор с третьего этажа сиганул? Да ещё и на асфальт? Я, конечно, в молодости тоже немало глупостей совершал, но границы чувствовал, а этот, похоже, какой-то безбашенный.
– У меня есть мятные конфеты, зажуйте, чтобы предки не унюхали, – выудил из кармана штанины пригоршню леденцов Муха и первым отправил в рот желтоватую горошину.
Я тоже взял одну, более-менее чистую, и принялся безуспешно перебивать неистребимый запах сивушного ликёра.
Тем временем вечер окончательно вступил в свои права, и было озвучено предложение разойтись по домам. Мы с Мухой двинулись вместе, раз жили в одном доме. Только в разных подъездах, к тому же он на первом этаже, а я на втором.
Дом не впечатлял. Вернее, впечатлял своей облупленной штукатуркой, покосившейся подъездной дверью, выбитыми кое-где стёклами, заменёнными
