юстиции Переверзевым, чтбы услышать от него, по какой причине не был освобожден анархист Железняков, арестованный в даче Дурново.
В то самое время, когда толпа начала ломать двери, чтобы найти его, Переверзев на своем рабочем месте проводил встречу с журналистами и представителями петроградских военных частей. По его словам, ему было что показать: улики, которые правительство собирало уже давно. Улики, обличающие Ленина как германского шпиона.
Осажденные в Таврическом дворце руководители Совета пребывали в панике. После короткого совещания они отправили главу эсеров Чернова в качестве своего представителя, чтобы успокоить воющую и требующую выдачи Переверзева толпу. Чернов, считали они, добродушный и эрудированный человек, когда-то пользовавшийся всеобщим уважением, сможет успокоить демонстрантов привычной речью, приправленной цитатами.
Но когда он вышел, кто-то выкрикнул: «Вот один из тех, кто стреляет в народ!» Моряки попытались его схватить. Взволнованный и напуганный Чернов забрался на бочку и храбро начал говорить.
Должно быть, он подумал, что толпе приятно будет услышать о выходе из правительства четырех кадетов с его комментарием: «Скатертью дорога!»
«Тогда почему, – раздался крик из толпы, – ты не сказал об этом раньше?»
Атмосфера ухудшилась. Чернов, пытаясь сохранить равновесие, попятился назад, а окружающие его подозрительные мужчины и женщины еще более приблизились к пятачку, на котором тот балансировал. Здоровенный рабочий пробился вперед и потряс кулаком перед лицом у Чернова.
«Принимай власть, сукин сын, коли дают!» – проревел он одну из самых знаменитых фраз 1917 года.
Укрывшиеся во дворце товарищи Чернова поняли, в какой опасности тот находится. В отчаянии они отправили нескольких уважаемых левых – Мартова, Каменева, Стеклова, Войтинского, – чтобы спасти его. Но первый через толчею к нему пробился Троцкий в сопровождении Раскольникова.
Прогремел звук трубы, и толпа притихла. Троцкий прошел к машине, в которую кто-то бросил Чернова. Обратившись к лихорадочной толпе, он потребовал внимания и забрался на капот.
«Товарищи кронштадтцы, – кричал он, – краса и гордость русской революции! Вы пришли объявить свою волю и показать Совету, что рабочий класс больше не хочет видеть у власти буржуазию. Но зачем мешать своему собственному делу, зачем затемнять и путать свои позиции мелкими насилиями над отдельными случайными людьми?..»
Он осадил гневные вопросы. Протянул руку особенно буйному матросу. «Дай мне руку, товарищ, – кричал он, – дай руку, брат мой!»
Тот не повиновался, но пребывал в очевидном замешательстве.
«Кто хочет насилия, – наконец сказал Троцкий, – пусть поднимет руку».
Никто не поднял.
«Гражданин Чернов, – сказал он, открывая дверь машины, – вы свободны идти».
Избитый, запуганный, униженный Чернов убежал во дворец. То обстоятельство, что, вероятнее всего, он был обязан Троцкому жизнью, не помешало ему следующей же ночью написать серию гневных нападок на большевиков.
Около 6 часов вечера началось собрание Исполнительных комитетов Советов. Умеренные обратились за помощью к армии. Они умоляли реакционного генерала Половцева об отправке для их защиты лояльных войск, расквартированных в пригородах – ведь политические дискуссии не оказали влияния на всех окрестных солдат. «Теперь, – вспоминал позднее Половцев с иронией, – я мог действовать в роли спасителя Совета».
Снаружи все еще раздавались крики десятков тысяч человек, теперь касающиеся самого Церетели. Популярный большевик Зиновьев вышел успокоить их шутками и дружелюбием и попросил разойтись. Но разубедить всех он не смог, и решительная группа протестующих внезапно ворвалась в Екатерининский зал, где собрался запуганный Совет.
В ответ на это вторжение некоторые из членов Совета, как изящно сформулировал Суханов, «не показали достаточного мужества и самообладания». Они скрылись от тех, кто требовал, чтобы они взяли власть.
С поразительным апломбом Чхеидзе вручил одному из перебивших его протестующих официальное требование отправиться домой, повергнув того в тишину.
«Пожалуйста, прочтите это внимательно, – сказал он, – и не прерывайте наше заседание».
Совет взывал не только к армии, но и ко флоту. Немного позднее 7 часов вечера помощник морского министра Дудоров, чтобы напугать кронштадтцев, вызвал четыре миноносца. Беспрецедентный рост напряженности привел к появлению приказа о том, чтобы «ни один корабль без вашего на то приказания не мог идти в Кронштадт, предлагая не останавливаться даже перед потоплением такого корабля подводной лодкой».
Но сообщение было перехвачено левым Центральным комитетом Балтийского флота. Он заставил командира Вердеревского ответить: «Приказания исполнить не могу».
На Марсовом поле казаки напали на кронштадтских матросов.
Совет продолжал спорить. Большевики, левые эсеры Спиридоновой и меньшевики-интернационалисты Мартова, вторя демонстрантам, настаивали на том, что нельзя позволить сохраняться текущему положению. Основное, умеренное направление эсеров и меньшевиков, напротив, твердо стояло на том,
