– Я стараюсь, – тихо сказал Том.
– Ясно, стараешься. Теперь, – обрезала Бренда, – когда денежки замаячили на горизонте.
– Какие еще деньги?
– А в чем тогда, черт побери, дело? Ты несколько лет носу не казал, а тут нате вам, объявился. Немного странно, не находишь?
– Я же стараюсь, – твердо подчеркнул Том.
– Ну, бабушка! – заныл Уош.
– Держись лучше от нас подальше, Том, – продолжила Бренда. – Кстати, когда ты в последний раз к бутылке прикладывался?
– Он мой сын, – сказал Том. – Проклятье, Бренда, он же чуть не погиб!
– Верно. Твой сын чуть не погиб. Но тебя с ним не было.
– Бабушка!
Они замолчали, хотя Уош физически чувствовал жар, разливающийся в комнате, как если бы распахнули дверцу раскаленной докрасна печки. Бабушка стояла высокая и прямая. Она смотрела на отца Уоша так, словно желала ему провалиться сквозь землю.
Том же покорно оставался на самом пороге, и сходство с Уошем явственно проступало на его лице.
Попререкавшись еще малость, они в итоге пришли к соглашению. Бренда позволила отцу с сыном провести вместе день, при условии, что они не будут далеко отходить от дома или садиться в Томову машину.
– Оставайтесь поблизости, – наказывала она Тому. – Мне так будет спокойнее. Хотя врачи утверждают, что с Уошем все в порядке, не дай бог ему станет плохо, а меня рядом не окажется.
Том поинтересовался, что именно может случиться с мальчиком, и Бренда ответила:
– Если человек предвидит непредвиденное, оно перестает быть непредвиденным. Согласен?
– Наверное.
– И чтобы недолго, – напутствовала их Бренда. – Мой мальчик не бродяга тебе какой-то.
Она стояла у дверцы собачьего вольера и, поджав губы, смотрела, как Уош с Томом поднимаются в гору. Вверх, меж камней, вела протоптанная за многие годы, едва приметная тропка. Мальчик и мужчина шли в высокой траве: Том впереди, Уош – следом. Прежде чем они достигли гребня хребта и скрылись из виду, Уош обернулся, чтобы проверить, смотрит ли еще на них бабушка. Та действительно не сводила с внука глаз. Ее фигура напомнила ему маяк: высокая, непреклонная, исполненная тревожной заботы. Позади Бренды, в вольере, лаяли и прыгали собаки, предвкушая кормежку.
Уош с отцом перевалили через хребет, и Бренда исчезла.
– Отличный денек, – нарушил гнетущее молчание Том и взглянул вверх. В голубом небе ярко сияло солнце.
– Да, сэр, – согласился Уош.
– Не хочется признаваться, но, если честно, я понятия не имею, что теперь делать. Я-то хотел свозить тебя в кино или что-нибудь в этом роде. Ну, может, заморить где-нибудь червячка. Однако бабка твоя… – Том вздохнул, – она будто….
– Будто наседка, – подсказал Уош.
– Точно. Лучше и не скажешь. – Том обернулся. – Придется нам бродить по лесу.
– А по-моему, это здорово.
Несколько минут шли молча.
– Ты все еще поешь? – спросил Уош.
Воспоминания об отце у него были смутные, но одну вещь он помнил хорошо: как тот пел. В голове одна за другой возникали картинки: отец с банджо или гитарой, страстное лицо (видно, что песня совершенно овладела им). В те недолгие годы, что они прожили одной семьей, этого человека всегда окружали дребезжащие звуки кантри или фолка. Потом отец пропал из жизни Уоша, но музыка осталась.
– Я разучил множество баллад об убийствах, – продолжал Уош. – Эйва утверждает, что они ужасно мрачные, но на самом деле ей нравится.
– Так ты тоже поешь?
– Пытаюсь. Вот только голос… По-моему, он у меня не очень.
– Лучше бросай петь, – резко сказал Том. – Забей на это. Ни к чему хорошему пение тебя не приведет. Послушай моего совета, забудь обо всей этой музыке. – Походка Тома сделалась тяжелой, будто он давил ботинками собственное раскаяние. – А ты в поход когда-нибудь ходил?
– Пару раз. С Эйвой.
Солнце начало припекать, и Уош вспотел.
– Вы, я смотрю, с ней прямо неразлучны.
– Ага.
– Она тебе нравится?
– Конечно.