пятнышко огромного, жестокого мира. Олениха смотрит на них без страха и даже не вздрагивает, когда ребенок осторожно протягивает руку и гладит ее по шее. Оленья шкура куда мягче, чем представлялось Эйве.
Хизер целует дочь в макушку. Они обе плачут.
Дыхание животного становится все реже. Вдруг Эйва хватает стрелу, пронзившую легкое оленихи, и тянет за древко. После секундного сопротивления стрела выходит. Олениха судорожно дергается, испускает звук, похожий на блеяние. Эйва отбрасывает стрелу прочь.
– Это не поможет, – предупреждает Хизер.
Эйва всей душой желает только одного: чтобы оленихе стало лучше. Чтобы кровь остановилась. Все, что она хочет, – это чтобы смерть прошла стороной, хотя бы один разок. Она кладет ладошки на рану. Оленья кровь тепла, она струится толчками, в такт биению сердца. Эйва закрывает глаза и ждет. Ждет, когда оленихе станет лучше.
Приходит что-то вроде огня, вспыхнувшего под ее руками, или, может быть, электрического разряда. А затем олениха встает на ноги. Кровь все еще течет, но животное уже в состоянии двигаться, пусть и неуверенно.
Хизер подхватывает Эйву и тащит назад по траве. Тело дочери бессильно обмякает.
– Эйва! Эйва! – тормошит ее Хизер и оборачивается на олениху.
Кровь продолжает капать, но куда слабее, чем могло бы быть. Шаг за шагом, оставляя красные капли на листьях папоротника, животное исчезает в лесу.
– Эйва, пожалуйста, проснись! – снова и снова умоляюще повторяет Хизер.
Минуты ползут одна за другой, переплетаясь, словно виноградные лозы. Наконец Эйва шевелится.
– Я в порядке, мам.
Голос дочери низкий, Хизер едва разбирает ее слова, но, услышав, что дочь говорит, она плачет от радости.
– А олениха? – шепчет Эйва. – Она тоже в порядке? Я очень хотела, чтобы она выздоровела.
Хизер оглядывается на кровавую дорожку, протянувшуюся в глубь леса. Она не может понять, что здесь произошло.
