быть уже не должно. Ее «академики» все еще пытались найти объяснение этому необычайному природному феномену, сетуя то на повсеместное потепление климата, то на приближающийся в связи со сменой столетия более серьезный катаклизм. Однако Екатерина трактовала это по-своему. Ни с кем особо не делясь, про себя она давно уже решила, что это был сигнал свыше лично ей. И с христианской покорностью она приняла его, поняв, что ее «век» близится к закату.
Пожалуй, только заливистый смех юной принцессы, который так не шел чопорной позолоте Зимнего дворца, вывел Екатерину из состояния глубочайшего сплина, в который она неумолимо погружалась. Честно говоря, вывел он из этого состояния не только императрицу. Казалось, ожил весь двор. Приготовившись погрузиться в зимнюю спячку, лишь изредка прерываемую сморканием и надрывным кашлем от бесконечных сезонных простуд, двор вдруг пришел в невиданное движение. Прибытие ко двору юной невесты цесаревича Александра — Луизы Марии Августы, принцессы Баденской, было сравнимо с неожиданно взошедшим на сером небе Петербурга солнцем. Не было человека, который бы не подпал под очарование этого небесного создания.
Принцесса, смешно картавя и слегка коверкая русские слова, которые она прилежно учила всю долгую дорогу в Россию, успела наговорить комплименты всем важнейшим чиновникам и придворным фрейлинам императрицы, чем привела всех в неописуемый восторг, и быстро сделалась всеобщей любимицей.
Но более всего гордилась сама Екатерина. Глядя на любимца-внука, когда тот появлялся со своей невестой, еще по-юношески смущенно держа ее за руку, сердце Екатерины ликовало. В этот момент ей казалось, что жизнь все-таки прожита не зря. От юной пары нельзя было оторвать глаз. «Дафнис и Хлоя!» — восклицали все как один за державной бабкой. И в данном случае во всеобщем умилении не было ни капли придворной лжи.
Стройный, голубоглазый красавец Александр, с обрамленным пепельными кудрями лицом, уже в пятнадцать лет начал лысеть. Однако редевшая сверху шевелюра, открывая высокий лоб, придавала его лицу сходство с портретом античного героя. И пятнадцатилетняя белокурая красавица-принцесса была ему под стать.
Как персонажи из волшебной сказки, прекрасные царевич и принцесса внесли в посеревшие будни двора такую неуемную струю молодости, жизненной силы и радости и вместе с тем ни на чем не основанного восторженного ожидания чего-то хорошего, которое непременно должно было случиться, причем сразу со всеми, что при дворе вдруг воцарилась атмосфера какого-то бездумного, праздничного ликования.
Екатерина решила воспользоваться этим случаем, встряхнуться и поддержать атмосферу всеобщего праздника. Годичный траур в связи с безвременной кончиной фельдмаршала и светлейшего князя Таврического Григория Александровича Потемкина был наконец официально прекращен, и, поддаваясь настроениям двора и подчеркивая, что делает она это «исключительно только для своего любимого внука и его невесты», императрица окунулась в череду увеселительных балов и празднеств, посвященных предстоящей помолвке великого князя Александра Павловича.
Глава третья
Письмо
Николай Петрович Резанов несколько раз прошелся по набережной и даже сделал дыхательную гимнастику, однако образ сестры Платона, которую он встретил, выходя из дворца, не шел из головы. Ее лицо, шея, плечи, бюст, затянутая в корсет талия — все было великолепным.
«Богиня! — восклицал про себя Резанов. — Истинная богиня… Античная!» — тут же добавлял он, и совершенно справедливо, ибо во всем облике Ольги Александровны не было ни капли той сдержанной стыдливости или смущения, кои следовало бы ожидать в существе смертном, а только лишь одно кричащее, обнаженное, божественное совершенство. Несмотря на то что Жеребцова была явно не в его вкусе — его женский идеал был более petit, [27]а Жеребцова, как ему показалось, была как будто даже выше его ростом, тем не менее, как тонкий ценитель женской красоты, Николай Петрович не мог не признать, что Ольга Александровна великолепна.
Каково же было его удивление, когда он, вернувшись с прогулки в возбужденный и гудящий, как потревоженный улей, секретариат, узнал, что ее превосходительство изволили посетить сие присутствие исключительно в поисках встречи с ним, Резановым!
Николай Петрович был поражен в не меньшей степени, чем его коллеги, которые теперь в разговоре с ним стали как-то незаметно пришептывать, приседать, заискивающе кланяться и от излишнего усердия прибавлять букву «с» к окончаниям слов, где надо и не надо, быстро надоев ему вопросами «не желают-с ли их высокоблагородие чего-с». Резанов «ничего-с» не желал, разве только чтобы его поскорей оставили в покое.
