почувствовал некоторое облегчение, во всяком случае встреча с дрессированной стаей уголовников пока откладывалась.
Я не сразу понял, что в камере жарко, градусов шестьдесят, наверное. Вдобавок над головой с диким визгом включался и скрежетал механизм, замирал на минуту-другую и снова оживал. Чуть выше моего роста камеру перекрывала решетка с частыми ячейками, повыше горела тусклая, грязная лампочка. Щурясь от света, я разглядел под потолком трубы и гудящий насос. Работала система рециркуляции, разгонявшая горячую воду по зданию, иначе приходились бы долго ждать, пока из крана в каком-нибудь дальнем кабинете пойдет теплая водичка, а холодной, видимо, смывать кровь не так забавно. Воздух в каморке прогревали трубы без изоляции, грелся сам насос, в маленьком, хорошо изолированном помещении, где вентиляция ограничивалась щелью под дверью, этого хватало для душегубки. Смекалка и не шаблонное мышление превратили утилитарное техническое помещение в чудесную, весьма оригинальную камеру пыток.
Я попытался добраться до труб и насоса, но ничего не вышло, решетка была сварена из шестнадцатой арматуры и на совесть заанкерована в стены. Даже повиснув всем телом и упираясь ногами в стену, расшатать ее не удавалось. Сквозь ячейки решетки проходила только рука, до труб оставалось еще не меньше метра, не дотянуться даже без наручников.
Я как смог разделся, стянул до запястий плотную строительную куртку, повисшую на наручниках. Комбинезон расстелил на полу и сел на него, опершись о стену. Я закрыл глаза, стараясь заснуть, но ничего не получалось. Визжал и скрипел насос, пот собирался каплями на лбу, все сильнее хотелось пить. Оставалось правильно дышать и, по возможности, не думать о людях, безразлично решающих сейчас мою судьбу. Главное, мои далеко. Он врал, конечно, врал о Мише. Думать бессмысленно, гадать глупо, надо просто верить, не сомневаться.
Когда начал проворачиваться, клацая, ключ, я, стараясь не шелохнутся, сидел с плотно прикрытыми глазами.
— Подъем! Чего тут за стриптиз?! Прикройся!
Меня несильно пихнули. Я открыл глаза, потянулся и начал неторопливо одеваться. Впрочем, торопливо в наручниках все равно не получается.
«Неужто спал?» — различимо шепнул один из конвоиров другому.
Идя по гулким коридорам, лязгая тяжелыми дверьми, громыхая засовами, ставя меня лицом к стене, они продолжали шептаться: «я тебе говорю, Косте Краюхину нос набок свернул», — разобрал я.
— Слышь, большой, это ты в двадцатке чудил с утра?
— Я ваших имен птичьих, двадцаток-тридцаток, не разбираю, но почудить люблю, — голос скрипел не хуже насоса, — могу прям сейчас.
— Шагай давай, чудила, — судя по добродушному тону, я попортил кого-то подходящего.
В обширной приемной с лепниной, пальмами и томной девахой в короткой юбке к моим конвоирам прибилось еще двое в штатском. Не останавливаясь, мы прошли в огромный кабинет, набитый деревянными панелями, мрамором, колоннами с вычурными капителями и витражами. Казну тут не берегли. Посредине, словно крейсер в доке, громоздился титанический стол для заданий. Я не сразу увидел Кешу — он сидел, развалясь, на диванчике в углу, потерявшись на фоне монументального главного стола.
— Присаживайся, — он махнул на кресло напротив. — Вы там, в сторонке побудьте пока.
Между нами, на кофейном столике, сверкал полный доверху графин с водой.
— Ну, как сам? Вид у тебя какой-то уставший, даже, — он повел носом, — вспотевший какой-то.
— Зато ты свежий и отдохнувший.
— Знаешь почему? Стараюсь как можно больше пить, — он налил себе воды, отпил и с наслаждением помычал, — ммм… Несколько литров воды ежедневно, и ты чувствуешь себя превосходно. Тут американцы подъехали. Надо бы тебе с ними переговорить.
— Мне? Мне не надо.
— Вот и отлично. Так и скажи. Дескать, не о чем мне с вами говорить, фашисты проклятые.
— Я передумал. Скажу-ка я им правду.
— И что у нас сегодня будет за правду?
— Расскажу, как вы меня пытали, требуя отказаться разговаривать с американцами.
— Врать нехорошо. Тебе мама не говорила?
— Она много чего говорила. Всего не упомнишь.
— Есть предложение. Ты хотел адвоката. Получаешь адвоката на пятнадцать минут, потом в его присутствии встречаешься с американцами, потом еще час наедине с адвокатом.
— Два.
— По рукам, — Кеша протянул через стол пухлую ладошку. — И постарайся обойтись с американцами без готических кошмаров.
— Как пойдет, — руку я пожал, в моем положении было не до картинных жестов. Хотя рукопожатие в наручниках тоже в известном смысле жест.
Опять клацали двери, и отдавались эхом шаги в гулких коридорах.
— В сортир бы мне…
— Не положено.
