– Ни в коем случае! Никаких авансов! – заявил Панк, нарушая субординацию, ведь он всего лишь жалкий лейтенантишка среди нас, офицерской элиты. В его-то возрасте – и всего три жалких звездочки…
– Конечно, Макс. Без проблем. – Мой намек Орфей бессовестно проигнорировал, зато вытащил из нагрудного кармана пачку купюр крупного номинала и протянул мне.
Он так легко и просто расстался с весьма солидной суммой, что я растерялся. Не пересчитывая, мне вручил. И на лице его при этом не дрогнула ни одна мимическая мышца.
И еще он сказал:
– Чего в коридоре топчемся? Давайте пока в номер. Нечего лишний раз светиться.
И мы проследовали в номер – такой же унылый и убогий, как и вся гостиница.
Небрежно швырнув пачку евро на постель, – мол, мы тоже над златом не чахнем, умеем себя блюсти – я достал мобилу и набрал Эрика:
– Лапуля, как дела?
– Лучше, чем у тебя, – услышал я в ответ. – Чего тебе надо, Край?
– Надо мне вот что, лапуля. К тебе скоро заглянет мой человек. Он принесет деньги. Работы в клубе должны продолжаться.
– Макс, какие деньги?! – забеспокоился Эрик. – Откуда деньги?! Во что ты ввязался, Макс?!
– Все, лапуля, отбой. До скорых встреч.
– Погоди, Макс, я должен тебе сказать…
Мой большой палец ткнулся в красную трубочку-пиктограмму на экране, отрубая разговор. Затем я поковырялся в настройках телефона и отрубил сигналы вызова. Не хочу ни с кем разговаривать.
– Все, я готов к труду и обороне, – заявил я троице, терпеливо ожидавшей, пока я вдоволь наговорюсь по телефону.
– Не совсем, – позволил себе со мной не согласиться бородач Орфей. – Тебе нужно переодеться.
После его слов поверх пачки денег Турок положил на кровать комплект униформы аэромобильных войск.
– Зачем это? – Я решил закосить под дурачка, мол, не осилил своим скудным умишком понять, что форма – часть тайного плана троицы. – В подштанниках, небось, «бэтэров» полно, да?
– Чего полно? – не понял Панк, чем сразу себя выдал.
Он не служил в армии, а если и служил, то где-нибудь при штабе, иначе знал бы, что «бэтэрами», когда дело касается униформы, солдаты называют бельевых вшей, обожающих прятаться в складках и швах одежды.
– Все чисто, Край. Переодевайся. Объяснения потом.
Я пожал плечами и примерил обновку, обратив внимание, что на форме были, как положено, нашивки с группой крови. Не знаю, как у остальных, а у меня все верно указано: А (II) Rh (+).
После того как я сменил весь прикид, включая исподнее, мы спустились в холл гостиницы. Там я остановил чернявого вихрастого парня из обслуги.
– Дружище, ты меня знаешь?
– А то! – сверкнул парнишка улыбкой. – Кто ж в Вавилоне не знает Края?
– Держи, – я протянул ему пачку денег, – отвезешь на улицу Второй Пятилетки, восемнадцать, там есть кабачок для… э-э… метросексуалов. Отдашь хозяину, он там и бамен, зовут Эрик. Только живо. Ну и пару бумажек оставь себе.
– Так точно, пан полковник! – Парня точно ветром сдуло. Ураганным.
Я покосился на погон. А ведь и правильно мальчишка сказал – товарищи сталкеры меня назначили полковником. Хорошо, не ефрейтором, уже спасибо.
– А не боишься, что он тебя кинет? – посмотрел вслед парню Панк.
Ответить ему я не удосужился. Кое-кому еще придется заслужить право общения с лучшим сталкером всех времен и народов.
Три стены, обшитые вагонкой, когда-то пахли кедровой смолой.
Теперь в зале смердит потом и страхом.
Смрад намертво въелся в желтый пол, мягко пружинящий под ногами. Поверхность татами противно, так что зубы сводит, повизгивает, когда нога проскальзывает по синтетике, цепляется натуральной стопой за искусственное покрытие. И ладно, и ничего. Главное – кровь легко смывается, и потому проливать ее приятно и даже радостно!
Четвертая стена – одно большое зеркало – отражает обнаженное по пояс мускулистое тело. Оно лоснится так, будто его тщательно смазали маслом, не оставив чистыми ни квадратного сантиметра кожи, покрытой извилистой вязью татуировок и шрамов.
Отражения в зеркале сжимает в руке любимый нож, с которым тот, кто отражается, не расстается с того самого дня, как отец впервые заплел ему в косу три скальповые пряди и выщипал волосы вокруг косы, а кожу там пометил красной краской – первой татуировкой мальчика, которому исполнилось пять лет. С тех пор вороная коса бросает вызов всем и каждому, предлагая еще смелым и пока живым покуситься на нее.
