— Пожалуйста, расскажи, — сказал я.
— С тем, что получил я, жить тоже было не просто, — сказал Дон. — Чтоб ты знал.
— Заткнись и слушай, — скомандовал Ботик.
Темная материя
Прежде всего, нам необходимо понять, начал Ботик, что у него свои отношения с озером Мичиган. Для Ботика озеро неразрывно связано с отцом, но не в хорошем смысле. К озеру Мичиган отец уезжал на работу, а его жена и сын оставались в Мэдисоне: озеро отнимало у него папу. Частенько по вечерам Чарльз Боутмен звонил и говорил, что слишком устал, чтобы ехать домой, и завалится спать в мастерской. Иногда папа был пьяным, когда звонил оттуда, пьяным и радостно возбужденным — старик был настоящим жизнелюбом. Изредка, когда трубку снимал Ботик, он слышал фоном за нечеткой речью отца музыку и смех. Естественно, иногда Джейсону разрешали приезжать в Милуоки и околачиваться у эллингов, которые арендовал отец. Без Ширли папа держался намного раскованней, и с ним было весело тусоваться. Чарли Боутмен строил лодки и продавал их богатым заказчикам, но по-настоящему любил он только тусоваться. Так что озеро Мичиган символизировало и отсутствие отца, и бурный, бесшабашный разгул, в который пускался старик на его берегах.
Да и само озеро казалось Ботику каким-то особенным. Оно совсем не походило на озера Мендота и Монона, рядом с которыми он рос, озеро Мичиган напоминало океан. С того берега Мендоты, где находился кампус, просматривались шикарные дома на другом берегу, а у Мичигана будто не существовало противоположного берега вовсе. Оно просто уходило дальше и дальше, милю за милей, бледно-зеленое у берега и матово-голубое, холодное на глубине. Там озеро Мичиган переставало притворяться славным, дружелюбным водоемом, как Мендота или озеро Рэндом, и являло истинное лицо, зверское, лишенное всяких чувств, кроме тупого упорства. «Я, я, я». Вот что оно твердило, когда ты заплывал настолько далеко, что терял из виду берег. «Я, я, я. А не ты, не ты, не ты». Не придашь этому значения — пропадешь, без вариантов.
В Милуоки был случай — погиб ребенок, оставленный на Мичигане без присмотра на ночь в парусной шлюпке весной 1958 или 1959 года. Ботик припомнил рассказ отца о том, что нужно делать, чтобы не попасть врасплох, как тот несчастный малыш. Вот только знаете что? Почти такая же чертовщина приключилась с Ботиком Боутменом на одиннадцатом году жизни, через пару месяцев после того, как Чарли Бутмен ошарашил известием о том, что любит эту девицу, Брэнди Брубейкер, и отныне намеревается жить с ней и лишь изредка приезжать в Мэдисон. Гром среди ясного неба. С отчаяния Ширли несколько лет крепко пила, а маленький Боутмен оказался предоставлен самому себе.
Как-то ночью он совершил поистине идиотский поступок: вышел на дорогу и вытянул руку с поднятым большим пальцем. Бог милосерден к дуракам, и с двумя пересадками он доехал до Милуоки. Беда в том, что Ботик толком не знал, где находятся отцовские мастерские и навесы для лодок, поэтому начал искать их в нескольких милях севернее, у причалов для яхт в самом Милуоки, а не в Кадахи, месте не столь шикарном. Одиннадцатилетний Ботик полагал, что, если доберется до места, где есть лодки, он увидит эллинги отца или спросит кого-нибудь, где они. Ведь все знали Чарли Боутмена. Эй, ведь этот парень — душа компании и первоклассный корабел. Вот только Ботик никак не мог найти кого-нибудь, кто знал его папу. Темнело, хотелось есть, в душе росло отчаяние. Он решил позаимствовать маленькую яхту с какого-нибудь причала, выйти на озеро и двигаться вдоль береговой линии до тех пор, пока не покажутся знакомые здания. Он протопал по берегу огромного озера несколько миль — как выяснилось, не в ту сторону — и наконец набрел на швербот «Санфиш», пришвартованный на частном причале у подножья крутого утеса с длинным пролетом вырубленных в камне ступеней.
Ботик спрыгнул на причал, отвязал яхту, наладил парус и сразу же поймал умеренный бриз, который вывел его на открытую воду. После этого все пошло не так. Хотя мальчик был неплохим моряком, он слишком удалился от берега и в сгущающихся сумерках потерял его. Городские огни служили грубым ориентиром, но через пару часов бесцельного лавирования галсами ему показалось, что он видит маленькие яркие искры, подмигивающие со всех сторон. Пал туман. Ботик знал, что отошел далеко в открытые воды озера, но не имел понятия насколько, к тому же, как последний идиот, забыл взять с собой компас. Наконец он убрал парус, лег на неудобное дно швербота и, обессиленный и переволновавшийся, впал в забытье. Холод и голод по капельке вытягивали из него жизнь. Каждый раз, когда он просыпался, его одолевали галлюцинации. Ему грезилось, что его заперли на ночь в большом универсаме, «Санфиш» несет его меж обильных рядов, а он выхватывает с полок рубашки и свитера, лампы и подносы для посуды, дуршлаги и горшки.
Наутро, в десять часов, из густого тумана выплыл патрульный катер, трогая пространство лучом поискового прожектора, как щупом, и передавая звуковые сигналы, которых Ботик не услышал, пока поисковое судно едва не врезалось в швербот. Офицер патрульного катера спустился к мальчишке, завернул его в одеяло цвета тумана и передал напарнику. Тот сказал:
— Эх, дурилка, надеюсь, ты когда-нибудь оценишь, как крепко тебе повезло.
Две ночи в больнице, и такое чувство, будто силы вытекали из него густой тягучей струей, как масло из машины. Отец рвал и метал, а мать прямо в тапочках примчалась на автобусе в Милуоки и увезла его. Он и вправду оценил везение: семья, которая жила в особняке над утесом с высеченными ступенями к пирсу, из сострадания к мальчику не стала предъявлять обвинение в краже яхты. Когда люди интересовались мотивами его поступка, он всегда
