переплетенные «Ч» и «Б». Немного в стороне валялся листок, вырванный из блокнота, такими Ботик пользовался в старших классах. Он поднял бумажку с синего пола и увидел на ней два слова: «Озеро Мичиган».
— Озеро Мичиган, — проговорил он вслух и уронил листок.
Ботик развернулся и посмотрел на широкую желто-коричневую полосу ярдов двадцати длиной. Выходит, он пытался вытянуть деревянный треугольник с синего на коричневое. Второй листок из блокнота лежал на коричневом участке, а следующий, подальше, — на зеленом. Он с трудом добрел до коричневого и наклонился за бумажкой. Большими печатными буквами на ней было написано: «Отмель или Берег».
— Так, — проговорил он. — Вроде дошло.
Он перебрался через нарисованный пляж и вошел в зеленый сектор, дотащился до того места, где лежала третья записка. Кто б сомневался: «Лес». Он выпрямился и увидел, что комната, и так огромная, еще увеличилась. Далеко впереди три складных стула окружали небольшой объект, который разглядеть не удалось. Раньше, как он помнил, стены подвала были сложены вроде бы из бетонных блоков; сейчас никаких стен не было — ничего, что определяло бы границы пространства, в котором он очутился.
Ботик понял: это ничто. Место, где ничто было ничем и все было всем.
Внезапно перед глазами Джейсона Боутмена возник образ — лицо Кита Хейварда на лугу агрофакультета, появляющееся и исчезающее в неровном свете огонька свечи, с гримасой болезненного нетерпения. Видел ли он это тогда? Ботик не был уверен, но вот же оно — лицо Хейварда, пристально глядящего на что-то; Хейварда, охваченного дрожью нетерпения, алчно выжидающего какого-то чудовищного момента. Ботик думал, он знал, на кого смотрел Хейвард с таким выражением лица. И это не тот, на кого ты подумал, нет, не тот.
Ботик решил, что надо подойти к стульям. Ноги отказывались повиноваться, а в голове надсадно пульсировала боль. Грудь болела так, словно кто-то очень разозленный и сильный несколько раз ударил его. Не хотелось никуда идти, но в этом месте, где все было всем, нет «никуда», потому что все точки одинаковые.
Уныло и горестно он шагнул вперед, и невидимая ветка хлестнула его по лбу, оставив рану, пульсирующую и кровоточащую. Белая карточка на полу гласила: «ПЛАТОК».
— Ага, спасибо, — сказал Ботик и прижал ко лбу рукав.
Капая кровью на крашеный бетон, Ботик оставил «пляж» и пересек границу зеленой зоны, которая теперь тянулась до горизонта. Он оглянулся через плечо и увидел, что то же произошло и с синей секцией пола: она обрела простор озера — глаз не хватало, чтобы охватить ее размах. Ботик повернулся и заковылял к стульям.
Записка на одном: «МЭЛЛОН». Две другие: «КРОХА» и «БОТИК». За стулом Крохи появилась бумажка со словом «ДЕРЕВО». Глядя на то, вокруг чего были расставлены стулья, Ботик уселся на листок со своим именем, положил ногу на ногу и сцепил ладони. Шесть или семь старых, потрепанных кукол, полностью раздетых и сложенных штабелем одна на другой. Глаза на круглых головах закрыты, но две куклы таращились вверх неусыпно — и бдительны, и слепы в своем бессмертии. Бесполые тела, бесполые физиономии. На пластмассовых лицах засохла грязь, керамические головы в трещинах и сколах. Почти у всех кукол волосы или выдраны, или сожжены.
— Вот и славно, — сказал он. — Ребенок ведь то же, что и кукла. Они ничего не значат. Это дерьмовый старый мир.
Именно так оно и было, решил Ботик. Ноющее тело, пустая комната, штабель потрепанных старых кукол. Записки, оставленные раздраженным божеством. Смысловая пародия, пустая насмешка, начисто лишенная юмора. Ничто не значило больше, чем проволочная вешалка, которой он тянул свою «лодку» к «отмели или берегу». Вешалка говорила о безысходности страданий. Простертые в бесконечность на все стороны Страдания окружали его.
Порывисто, зная, что ему не позволят последнего слова, Боутмен наклонился к другому стулу рассмотреть записку и увидел, что, пока он тут размышлял, старые потрепанные куклы превратились в мертвых детей. Прямо под его протянутой рукой оказалась уменьшенная копия того, что он видел на лугу. Не в силах вздохнуть от потрясения, Ботик отдернул руку. Кровь с ладони капала на маленький штабель тел, лежавших с раскрытыми ртами, откинутыми головами, безвольными пальцами; ряды меленьких зубов, таких белых по сравнению с тускло-красными ртами, мертвенно-бледная, в синяках и коросте кожа, крохотные белые пенисы, маленькие складочки-щели… Почему-то именно зубы ужаснули его больше всего: такие беззащитные, неживые…
И тут превращение произошло в обратном порядке, и он вновь очутился перед кучей обнаженных кукол в унылом мертвом мире проволочной вешалки. Даже мимолетное облегчение обернулось мерзкой несмешной шуткой.
Боутмен вновь протянул руку над грудой кукол с лицами мертвецов, только помедленнее, чем в первый раз, и стал наклоняться, пока не коснулся карточки с надписью «Мэллон». Он взял ее за уголок, поднес к лицу и увидел, что сквозь имя просвечивает надпись на обороте.
Ботик медленно перевернул листок. На обратной стороне прописными заглавными буквами было аккуратно выведено: «ПОЗДРАВЛЕНИЯ».
Явление света
