– Невероятно приятно, – не покривил душой я. – Харитон, но можете меня называть просто Киф.
– Здесь не могу так называть, служба, – бойко ответила мне Дарья. – А вот если в какой другой обстановке – так почему бы и нет?
– В другой обстановке – это да, это можно, вот только… – протянул я.
– Ах, ну да, конечно же! – прижала руки к щекам Дарья, хитро блеснув глазами. – Как же я забыла о Виктории Евгеньевне, мне девочки из другой смены про нее рассказывали, как она пирожные в кафетерии тоннами трескала.
– Виктория Евгеньевна, – промямлил я, понимая, что сейчас меня переигрывают по всем фронтам. – Она такая, Виктория Евгеньевна, она их, пирожные, значит…
Двери одного из лифтов открылись, и оттуда вышла Марина Вежлева, которая, заметив меня, выдала на лице очаровательнейшую улыбку и направилась в мою сторону.
– Лифт подан, – торжественно сообщила Дарья, протянув руку в его направлении.
– Брысь, – коротко бросила ей Марина.
Дарья недовольно сморщила носик и удалилась в сторону стойки.
– Что, окручивают? – Марина глянула ей вслед. – Смотри, осторожней тут общайся с ними, особенно теперь, когда ты в фаворе у
– У них сложилось обо мне превратное мнение, – заверил я ее. – Как только любая из них увидит мою берлогу, так тут же сбежит куда подальше, ломая каблуки. Да я и сам уже порядком пошарпанный субъект. Подыстоптался вот за последнее время сильно, гады-годы, понимаешь.
Марина захохотала:
– Чудо в перьях, ты такой только по одной причине – у тебя нормальной женщины нет. Твоя малолетка, ты уж прости, сама выглядит, как колхозница, и тобой толком не занимается, зато какие-то замки воздушные строит да ждет, что ей в руки все само упадет. Мужчину делает его женщина, вот ты и подумай: та с тобой сейчас женщина или нет.
– Зря ты, – сказал я Марине. – Все она делает как надо, я вообще последнее время как в санатории живу. Сыт, пьян и нос в табаке.
– Дурачок ты, тридцать с лишним лет, а ума нет, – ткнула меня Марина в лоб наманикюренным ноготком. – Истинная женщина – это не та, которая хорошо готовит, шьет и стирает, и достоинства такой женщины состоят далеко не в том, что у нее под блузкой и под юбкой. Истинная женщина – это та, которая может заставить своего мужчину ради нее сделать невозможное, и я сейчас не о том говорю, чтобы луну с неба достать или там рычаг дернуть и таким образом Землю с орбиты сдвинуть. По-настоящему сильная и умная женщина может заставить мужчину переступить через его «не хочу» и, что самое главное, через его «не могу». И не только заставить, это-то самое простое, а сделать так, чтобы он этого сам захотел, чтобы он ради ее похвалы зубы сжал и из жил своих рвался, чтобы он ради ее улыбки забыл о том, что есть слово «невозможно». Вот это – да, это женщина. А все эти борщи, до поры до времени тугие сиськи и прогулки по мегамоллам за свитерами – это забавы для школьниц, вон их у стойки сколько стоит, бери не хочу. Пятачок – пучок.
– Эк ты завернула, – прищурился я.
– Подумай о том, что я сказала. – Вежлева провела ладонью по моей щеке. – Подумай.
Она пошла по холлу, я смотрел ей вслед, и ни с того ни с сего мне вспомнилась Элина, сестра Вики, и ее последние слова перед тем, как она ушла домой, в ту, нашу с ней единственную реальную встречу. Все то же самое, да только наоборот. Забавно.
Рыжая красотка из-за стойки подмигнула мне, лукаво высунув острый розовый язычок. Внутри меня что-то екнуло, давление, похоже, повысилось, и рассудив, что количество красивых женщин вокруг меня на квадратный метр, пожалуй, уже начало зашкаливать, я широкими шагами двинулся к лифту, который, хвала небесам, еще не уехал.
В лифте я показал своему отражению язык и снова подумал о том, что как-то очень много вокруг меня стало женщин, причем все как одна – умницы да красавицы. Вот раньше все было проще, я был не слишком интересен им, у меня же соответственно было куда меньше головной боли. Что же до слов Вежлевой – в них, наверное, было рациональное зерно, но оно было явно не для всех мужчин. Как по мне – так тарелка борща и выглаженная рубашка иногда куда важнее и нужнее какого-нибудь мифического Эльдорадо, пусть даже и очень большого. Опять же вот к такой Марине в цепкие лапки попадешь и будешь, как та белка в колесе крутится, пока от инфаркта лет в пятьдесят не сдохнешь. И оно мне надо? Да и была у меня уже ее версия класса «лайт», с раскосыми и жадными глазами. До сих пор вон иногда почки ноют, а особенно к ненастью. Хотя эта рыжая, конечно…
В приемной было непривычно пусто, видать, ушла куда-то Елиза, к моему великому счастью. Ну вот боюсь я ее, реально. Как зыркнет, как чего скажет – так у меня аж колени трясутся. Я в детстве так не боялся даже тогда, когда мамкину любимую вазу кокнул, а она ей от ее мамы досталась, семейной реликвией была.
Около двери Зимина я остановился, подумал: постучать или нет? А может, прикольнуться, открыть дверь с ноги и влететь с воплем: «Елки-палки, кого я вижу!»? После такой мысли я достал из кармана сигареты, вынул одну из пачки и понюхал, заподозрив, что в ней не табак, поскольку подобных бредовых мыслей у меня сроду не было.
В этот момент дверь открылась, за ней стоял Зимин и слегка удивленно смотрел на меня.
– Ты чего? – с опаской поинтересовался у меня он.