Торквемада и испанская инквизиция

Считается, что сама Беатрис де Бобадилья, выбравшись неузнанной из замка, ускользнула из Сеговии и принесла королеве весть о случившемся и вытекающей отсюда опасности для ее дочери.

Услыхав об этом. Изабелла немедленно бросилась в Сеговию. Лидеры мятежа, узнав о ее появлении, не посмели зайти в неповиновении так далеко, чтобы закрыть перед ней ворота. Тем не менее, у них достало дерзости выехать ей навстречу и попытаться воспрепятствовать въезду ее свиты. Советники королевы, видя настроение толпы, убеждали ее быть осмотрительной и уступить их требованиям. Но ее гордость только вспыхнула от этого осторожного совета.

«Помните, – воскликнула она, – что я – королева Кастилии, что этот город – мой, что никаких условий не может быть для моего въезда в него. Я въеду, и со мной – все те, кого я считаю необходимым видеть возле себя».

С этими словами Изабелла послала эскорт вперед и въехала в город через ворота, захваченные ее сторонниками, а затем прорвалась к замку.

Туда стеклась разъяренная толпа: она напирала на ворота, пытаясь ворваться внутрь.

Королева, не обращая внимания на увещевания кардинала испанского и графа Бенавенте, находившихся вместе с ней, приказала распахнуть ворота и пропустить всех, сколько могло вместиться. Народ вливался во внутренний двор замка, шумно требуя выдать сенешаля. Навстречу вышла хрупкая прекрасная юная королева, одинокая и бесстрашная, и, когда наступила изумленная тишина, спокойно обратилась к толпе:

«Чего вы хотите, люди Сеговии?»

Покоренные ее чистотой, охваченные благоговением перед ее величием, они забыли свой гнев. Уже смиренные, жители высказали жалобы на Кабреру, обвиняя его в притеснениях и прося Изабеллу о смещении губернатора.

Королева немедленно пообещала удовлетворить эту просьбу, что привело к резкому повороту событий: из толпы, всею несколько минут назад изрыгавшей угрозы и проклятия, теперь раздавались крики приветствий.

Она приказала направить к ней представителей, которые изложили бы причины недовольства правлением Кабреры, и возвратиться к своим домам и трудам, предоставив ей судить администрацию.

Когда Изабелла ознакомилась с выдвинутыми против Кабреры обвинениями и убедилась в их беспочвенности, она объявила о его невиновности и восстановила в должности, а побежденный народ смиренно подчинился ее постановлению.

В 1477 году Изабелла направилась в Андалусию – в этой провинции, как и повсюду, закон и порядок перестали существовать. Въехав в Севилью, она сразу объявила о намерении предъявить счет виновным. Но при одном лишь слухе о приближении королевы и о цели ее приезда несколько тысяч жителей, совесть которых не была спокойна, поспешили покинуть город.

Встревоженные таким оттоком населения, севильцы умоляли королеву вложить в ножны меч правосудия, поясняя, что после кровопролитных междоусобиц, годами раздиравших округ, едва ли найдется семья, в которой не было бы нескольких нарушителей закона.

Изабелла, мягкая и милостивая по натуре – что делает ее согласие на введение инквизиции чрезвычайно прискорбным фактом, – вняла этим объяснениям и простила все преступления, совершенные после смерти Энрике IV. Но она не была столь же снисходительной к тем, кто творил беззаконие, управляя от ее имени. Зная о судьях, которые занимались торгом и вымогательством при вынесении приговоров, Изабелла уволила их и сама установила размеры выплат, которые следовало впредь соблюдать.

Обнаружив массу неоконченных судебных разбирательств, которыми беспорядок последних лет обременил провинцию, она принялась за чистку авгиевых конюшен правосудия. Каждую пятницу вместе со своим советом королева проводила заседания в большом зале севильского алькасара⁴¹ , на которых заслушивала иски самых смиренных из своих подданных; и так убедительно и решительно она взялась за дело, что за два месяца разобрала такое множество судебных процессов, какого хватило бы на долгие годы.

При вступлении на престол Изабелла нашла королевскую казну истощенной, причиной чему были посредственное управление двух последних правителей и расточительные подарки, которые Энрике IV и Хуан II делали дворянам. Это привело католических сюзеренов в серьезное замешательство, и они пускались на различные уловки, чтобы изыскать деньги, необходимые для войны с Португалией. Теперь, когда война подошла к концу, они оказались даже без средств для жизни, достойной королей.

Изабелла провела тайное расследование, выясняя, какие подарки были розданы ее братом и отцом, и аннулировала те из них, которые явились результатом прихоти или безответственности; вновь прибрала к рукам доходные владения, некогда безрассудно отчужденные, и возобновила сбор налогов, выплачиваемых до сей поры лишь старательно взимавшим свои подати бандитам.

Кроме того, королева обнаружила национальные финансы совершенно расстроенными. При предыдущем царствовании вседозволенность достигла небывалого уровня: за три года было санкционировано открытие не менее ста пятидесяти монетных дворов. Это привело к таким злоупотреблениям, что, казалось, почти каждый испанец печатал свои собственные деньги и «чеканка монет стала ведущим производством в стране».

Королева сократила количество монетных дворов до пяти и ввела строжайший контроль за выпуском денег, посредством чего освободила торговлю, прежде сдавленную тисками мошенничества. Неуклонное продвижение к процветанию стало почти немедленным результатом этой мудрой меры.

Восстановив порядок в стране, Изабелла уделила должное внимание и двору, активно взявшись за очищение морали, изгоняя отвратительную распущенность, царившую во времена ее брата.

Сама придерживаясь строгого целомудрия, она требовала столь же безгреховного поведения от приближенных к ней женщин и заставила всех знатных дам при дворе подчиниться строжайшему надзору. Искренне любившая короля, Изабелла была известна своей ревностью: стоило ему слишком пристально посмотреть на какую-нибудь даму из ее свиты, Изабелла сразу же находила способ, чтобы удалить ее от двора. Она следила за тем, чтобы прислуживавшим ей пажам давалось хорошее образование – за умением они должны были избежать праздности, которая неизбежно ведет к духовному опустошению и безнравственности. В конце концов, как указывает Берналдес (Берналдес был священником дворцового прихода до самой смерти королевы. Он оставил достаточно подробное повествование о католических сюзеренах, богатое интересными деталями ), королева распространила свои реформы морали на женские монастыри, которые нуждались в этом не меньше двора, и исправила или покарала великую распущенность, поразившую все монашеские ордена.

Нет такого хроникера эпохи правления Фердинанда и Изабеллы, который не отметил бы великой набожности королевы. Берналдес сравнивает ее со Святой Еленой, матерью императора Константина (Общественное внимание привлечено к воспоминаниям о Святой Елене уже тем, что в Риме была обнаружена серебряная коробочка, которая, как утверждается, была подвешенной к кресту. Приобретение ее на Святой земле, конечно же, приписывается Святой Елене, и, как полагают, она сама привезла коробочку в Рим ), и восхваляет ее преданность Святой вере и покорность Святой церкви. Берналдес, конечно, много писал и об учреждении инквизиции, введение которой, как и другие современные ему и последующие хроникеры, горячо одобрял. Однако он, возможно, был в значительной мере необъективным, поскольку вынужден был считаться с той поддержкой, которую королева оказала инквизиции в Кастилии. Что касается самой Изабеллы, то в чистоте и искренности ее веры нас убеждает событие, последовавшее за сражением при Торо, которое окончательно решило спор о короне в ее пользу: королева босой пришла в церковь, дабы отслужить благодарственный молебен.

Тем не менее, несмотря на ее пылкую набожность, в признании папы мирским господином Кастилии нет вины самой Изабеллы.

С тринадцатого века могущество церкви в Испании возросло под влиянием распространения догмы о духовном главенстве Рима над всеми католическими церквами мира.

Духовенство приобрело огромное влияние с удивительной легкостью: ему предоставилась возможность воспользоваться опрометчивой и глупой расточительностью предшественников Изабеллы.

Люций Мариний сообщает, что доходы четырех архиепископов – в Толедо, Сантьяго, Севилье и Гранаде – достигли 134 тысяч дукатов⁴² , тогда как доходы двадцати епископов составляли около 250 тысяч дукатов.

Окруженная сонмом духовных наставников, к которым она относилась с большим уважением, Изабелла все же открыто заявила о своем несогласии с ущемлением прав Короны духовенством. Главное из этих злоупотреблений, без сомнения, поощряемых самим папой, состояло в предоставлении иностранцам наиболее почетных и доходных приходов испанской церкви вопреки прерогативе Короны делать назначения епископов, которые затем подлежали лишь утверждению папой. Тогда Изабелла, чрезвычайно набожная и окруженная священнослужителями, отважилась вступить в борьбу с папским престолом и ужасным папой Сикстом IV так же бесстрашно, как прежде противостояла своим разбойным дворянам. Пожалуй, это является лучшим доказательством несгибаемости и твердости ее характера.

Тлевшее в глубине души негодование вспыхнуло ярким пламенем, когда папа, игнорируя назначение ею капеллана Алонсо де Бургоса на вакантное епископство Куэнское, определил в эту епархию своего племянника Рафаэля Риарио, кардинала Сан-Систо.

Уже дважды она добивалась папской конфирмации⁴³ священников, назначенных ею на другие епархии – архиепископство Сарагосы и епископство Таррагоны,- и каждый раз ее назначение отклонялось в угоду ставленника папы.

Непреклонный, упрямый Сикст разразился ответом, характерным для его надменного нрава. Он заявил, что распределение всех приходов христианского мира является исключительно его правом, и снизошел до объяснения того, что власть, волею Божьей дарованная ему на земле, не подлежит ограничению чьей-либо волей, кроме его собственной, и что это обусловлено интересами католической веры, в которой именно он является верховным арбитром.

Но его упорство наткнулось на столь же стойкое упорство испанской стороны. Католические сюзерены ответили отзывом своего посла от папского двора и соответствующим предписанием всем испанским подданным в Риме.

Отношения стали натянутыми; нависла угроза открытого разрыва между Испанией и Ватиканом. К тому же, сюзерены уведомили папу, что намерены созвать церковный собор, дабы разрешить спор, а не было в истории такого папы, который мог бы с абсолютным спокойствием отнестись к созыву Вселенского собора с целью обсуждения его указов. Каков бы ни был результат, после подобного собора его авторитет оказался бы под сомнением (предписания папы всенародно обсуждаются!), и влиянию Его Святейшества был бы нанесен серьезный ущерб. Отметим, что это была испытанная угроза, которая должна была привести упорствующего папу к более резонному строю мыслей.