знакомые, а мне нужно вам кое-что объяснить — помешают. Пойдемте рядом в трактирчик, попьем там чайку, перекусим и покалякаем. Я привык дела всегда обделывать в трактире… Идем, что-ли?
— Идем! Идем! — оживляясь, произнес Алеша.
И он с надеждой вскинул глаза на Марина.
— Не горюйте! Устроим все как следует! А теперь шагом марш! Поворот направо! — весело захихикал Марин, увлекая своего юного жильца в переднюю.
— Нюрка! К обеду нас не жди! — крикнул он. — Мы с Алексеем Ивановичем кутим сегодня!
Марин привел Алешу в трактир и занял с ним отдельную комнатку, где обыкновенно мелкие купцы решали свои торговые дела.
— Ты, любезный мой, — обратился к прислуживающему мальчику Марин, — принеси нам водочки графинчик да осетринки на закуску.
— Слушаю, господин! — И маленький слуга кинулся со всех ног исполнять приказание.
Через пять минут на столе перед Алешей и его спутником очутился графин водки и закуска.
— Я не пью водки! — заявил Ратманин, брезгливо косясь на графин.
— Вот и напрасно. В иных случаях это очень полезно, молодой человек. А впрочем, я не неволю… Ступай, мальчуган, и принеси молодому барину чаю, — приказал он затем.
Слуга немедленно принес целый чайник.
— Поставь и уходи, ты нам больше не нужен.
Марин положил руку на плечо Алеши и произнес:
— Вы должны послать вашей матушке немедленно денег. Да?
— Да, — произнес Алеша упавшим голосом.
— Должны заплатить мне за обеды, комнату и кой-какие должишки по приему гостей?
— Да! — снова подтвердил глухим голосом юноша.
— А денег у вас ни копейки, не так ли?
— Так, — однозвучно проронил Алексей.
— А хотите, они у вас будут? И не только сейчас будут, а ежемесячно вы будете получать от меня копеечка в копеечку, рубль в рубль тридцать рублей. Кроме того, я не буду брать с вас за стол, квартиру и прочее. И того выйдет пятьдесят целковых в месяц. Хотите?
— Пятьдесят рублей! — вскричал Алеша. — Но ведь это капитал, и капитал огромный! Это такие большие деньги, такой заработок, какой мне и во сне не снился.
— Да, деньги немалые, но и труд за них должен быть немалый, — произнес задумчиво Марин. — Слушайте меня внимательно, юноша. Ваша мать может умереть с голода, пока вы наработаете ей хоть немного денег. И как вы работать-то станете? Ну, талант у вас есть — это правда. Но этого мало. Одним талантом так, сразу, ничего не сделать. Нужна известность. Кто станет покупать картины какого-то никому неведомого Ратманина? Или кто догадается заказать вам портрет? Конечно, никто. Ведь у нас, в Петербурге, художников целые сотни, и годами они добиваются известности, а многие так и умирают с голода.
— Так что же делать? Что же делать? — испуганно спросил Алеша.
— А вот что, — сказал Марин, придвинувшись совсем близко к Алеше, — вступить в компанию со мною. Это единственный выход, Алексей Иванович.
— Я вас не понимаю, Дмитрий Васильевич.
— Вот я вам сейчас объясню. У меня, как никак, известность больше вашей. Хотя и утверждают, что Марин — плохой художник, хотя и говорят, будто у меня таланта нет совсем, а мои картины годятся будто бы только для трактиров да для богатых, но ничего не понимающих лавочников, все же Марина знают все торговцы картинами, знают многие заказчики. Мои картины находят всегда покупателей. И если б я побольше писал картин, то я мог бы все продать. Но работать больше того, что я работаю, мне, как вам известно, трудно… Устал я. И мне нужен помощник, какой-нибудь такой молодой художник, у которого есть и силы, и желание поработать и который согласился бы войти со мною в компанию: он будет работать, писать, по моим, конечно, указаниям, а я буду продавать эти работы под моим именем… Ну, может быть, кое-что исправлю, если нужно, кое-что изменю… Чистый же барыш мы разделим… Так вот, Алексей Иванович, я вам предлагаю сделаться отныне моим компаньоном: я буду вам платить пятьдесят рублей в месяц, но с тем, что картины, которые вы будете писать, вы должны подписывать моим именем и передавать их мне. И вы должны писать только такие картины, какие я вам укажу. Ну, словом, чтоб ваш труд — был моим трудом, ваш талант был моим талантом. Но все это между нами, и никто, кроме вас да меня, не должен об этом знать. То, что существует какой- то Ратманин, не должно быть известно ни одной душе. За это при вашем содействии Дмитрий Марин выплывет снова и докажет этим олухам, которые его заклевали десять лет тому назад, не признав его таланта, докажет, что он может писать не только рыночные «ручейки», 'зимы' да портреты толстопузых купцов, но что и Марин в состоянии создавать и настоящие художественные картины, потому что у вас талант, да, талант, это я вам говорю прямо!
И Марин так сильно ударил кулаком по столу, что вся стоявшая на нем посуда жалобно зазвенела. Его глаза налились кровью, лицо побледнело. Он был страшен в эту минуту.
— Если вы согласитесь на мое предложение, Алексей Иванович, вам ни о чем тогда не придется заботиться, — прибавил, успокоившись немного, Марин. — Вы будете себе спокойно работать и получать каждый месяц пятьдесят рубликов, и вам не придется искать заработка… Я же найду покупателей на все ваши, т. е. на мои работы… И заметьте, — прибавил он, — пятьдесят рублей я вам предлагаю только для начала. А когда дело пойдет — я охотно и больше вам заплачу… за сотнею не постою… Марин ведь честный человек…
Алеша слушал все это молча, в глубокой задумчивости. Слова Марина произвели на него потрясающее впечатление. Он понял, что ему предлагают продать свой талант, продать навсегда. Он понял, что раз он согласится на предложение Марина, путь к той славе, о которой он мечтал столько лет, славе художника, закроется для него навсегда. И он уже готов был вскрикнуть: 'Нет, нет, я не продам вам себя, ни за что не продам!' — но в ту же минуту вспомнил о своей матери, которую он, согласившись на предложение Марина, может спасти от нужды, больше — от смерти. 'Не надо славы, — мысленно говорил он себе, — пусть только она, моя дорогая, живет'… И, недолго думая, он протянул руку Марину и твердо сказал:
— Я согласен! Располагайте моим талантом, если верите, что он у меня есть!
Марин жадно схватил обеими руками протянутую ему руку юноши, с трудом удерживаясь от крика восторга, готового сорваться с его губ.
— Вот вам первые пятьдесят рублей, — сказал он затем. — Первая получка-с! Благоволите принять. За квартиру и обеды не высчитываю. После сосчитаемся. Вам ведь теперь нужны деньги для матери…
И вынув несколько засаленных десятирублевок из ветхого бумажника, он передал их Алексею.
Тот принял деньги трепещущей рукою и положил в карман. Сердце его то билось, как подстреленная птица, то замирало мучительно и жутко.
— Да, вот еще, — произнес Марин. — Чуть было не забыл. Хотя я вам верю на слово, но все же лучше заключить маленькое условие. Вернее-с! Да оно, кстати, у меня уже написано, и вам надо только его подписать.
При этих словах Марин вынул из того же бумажника большой исписанный лист бумаги. Алеша быстро пробежал бумагу, в которой значилось, что он обязуется впредь работать у Марина, исполнять все работы только по его указаниям, подписывать их именем Марина и не продавать ни одной картины под своим именем, о заключенном же условии хранить тайну.
Алеша, прочитав это, схватился было за голову, но затем быстро поставил свою подпись и возвратил его Марину.
— Теперь все в порядке! — произнес радостно Марин.
В это самое время кто-то постучал в дверь.
— Ага, вот куда они оба спрятались! — послышался грубый голос, и один из друзей Марина вошел в комнату.
— Мне трактирный мальчик сказал, что вы оба здесь. О чем толковали-с? — осведомился он, приподнимая свою засаленную фуражку.
— Тс! Ни слова никому о нашем деле, — успел шепнуть Марин Алеше, принимая при этом самый беспечный и даже веселый вид.
Потом он добавил громко, как ни в чем не бывало:
— Алексей Иванович, вы хотели отнести деньги на почту для вашей матери. Торопитесь, а то будет поздно. А мы здесь потолкуем вот с ним! — и он кивнул на вновь прибывшего.
Алеша горел нетерпением отослать в Вольск свою первую получку. К тому же его несказанно тянуло побыть наедине с самим собою. Поэтому он поспешил воспользоваться предложением Марина и бросился вон из трактира.
На лестнице до него донесся голос Марина, обращенный, очевидно, к его знакомому:
— Поздравьте меня с успехом.
Алексей стоял за мольбертом. Его рука, вооруженная кистью, набрасывала последние мазки. Палитра с красками трепетала в другой руке.
Картина была почти закончена. Она изображала бедную комнату. В постели, в жару, лежал больной ребенок. У столика сидела молодая женщина и метила белье. Ее лицо, красивое, но усталое, ее красные от бессонницы глаза, ее согнутая над работой фигура — все это составляло суть картины. И фигура женщины удалась на славу. Она была, как живая. Алексей воспроизвел в ней портрет своей матери, а в больном ребенке изобразил себя лет десять назад.
Картина носила название 'Ради сына'. Сегодня он должен был закончить ее. Он сидит над нею уже около месяца. Это его первый серьезный труд. Тема картины захватила его, потому что он взял ее из своей собственной жизни. И свою мать он изобразил на ней, как живую.
Он лихорадочно набросал несколько мазков и, далеко отшвырнув от себя кисть и палитру, взглянул на работу.
Картина точно жила. Алексей отошел от нее на несколько шагов.
Февральское солнце как раз в эту минуту ударило в комнату и озарило картину. Целая поэма материнской любви и материнских страданий смотрела с
