— Стоит только раз нарушить равновесие, и все пойдет наизнанку, — сказал он сам себе, мельком взглявув на часы и тотчас поворачивая к дверям красивое, холеное лицо старого барина.
Вера подошла к отцу, наклонилась и поцеловала его руку.
— Что скажешь, девочка? Важное что-нибудь? — обратился старик к дочери.
Шутливый тон его сразу успокоил Веру и подал ей надежду.
— Да, милый
— Ты получила, может быть, какие-нибудь известия от
— О, нет! Я хотела поговорить совсем о другом.
Тут Вера запнулась и смущенно взглянула мимо головы отца в окно, на кусочек бирюзового неба, сквозившего между верхушками стройных пирамидальных тополей.
Бонч-Старнаковский смотрел на дочь и думал: 'Бедняжка!.. Как она нехороша собою! В ней совершенно нет женственности. Ей недостает красок и свежести молодости. Но какое, однако, сходство с покойной матерью! Те же черты, та же сухость фигуры у одной изо всей семьи. Дай только Бог, чтобы темперамент Веры оказался другой, иначе было бы слишком грустно'.
Дочь неожиданно прервала нить его мыслей:
— Я не люблю никаких подходцев и хитростей, вы это знаете, и потому хочу быть вполне откровенной с вами сразу. Я полюбила человека, которого считаю лучшим и достойнейшим из людей… Он любит меня тоже… и будет у вас сегодня, вернее — сейчас, просить моей руки. Но, прежде чем он явится к вам, я хотела подготовить вас к событию и… и… просить поверить бескорыстному чувству этого человека, который действительно любит меня.
— Вот как? — произнес Бонч-Старнаковский, внимательно глядя в лицо дочери. — Вот как? Признаться, это для меня — сюрприз. Может быть, знает
— О, нет, она ничего не знает! Я пришла к вам первому. Я…
Брови старого дипломата нахмурились.
— Ну, кто же он, твой избранник? — теребя нож для разрезывания книг, спросил старик.
— Это… Рудольф фон Штейнберг, — с некоторым усилием произнесла Вера и вдруг побелела, как платок: она увидела, как дрогнуло лицо ее отца, как судорожно свелись над переносицей его еще совсем черные брови и трепетно-горестно изогнулись губы.
— Кто? — не веря своим ушам, произнесли эти губы. — Кто? — и темно-багровый старческий румянец стал медленно ползти и заливать лоб, щеки, шею. — Что ты сказала? Кто? Рудольф? Сын нашего Августа Карловича? Да? Или я не так тебя понял? Отвечай!
— Да… да… — скорее угадал, нежели расслышал Владимир Павлович.
Наступила пауза, томительная для обоих. Она длилась довольно долго.
И вот неожиданно юношески-бодро Владимир Павлович поднялся с кресла и вытянулся во весь свой высокий рост.
— Ты говоришь, — с усилием произнес он, — ты говоришь, что сам он… этот… Рудольф явится ко мне?
— Да, он уже здесь и ждет, чтобы о нем доложили.
И, выговаривая эти простые слова, Вера решительно не могла дать себе отчет, почему так предательски заметно вздрагивает ее голос.
— В таком случае позови его сюда… Пусть войдет!
Девушка выходит и возвращается, и ей кажется, что пол под ее ногами горит. За нею робкой походкой следует Рудольф. Его лицо бледно, но выпуклые глаза спокойны.
— Ага! Это — вы? Прекрасно! — и Владимир Павлович живо поворачивается в сторону вошедшего.
С минуту, показавшуюся Рудольфу целой вечностью, старик молча смотрит на него тем же взглядом, каким, по всей вероятности, крыловский слон смотрел на зазнавшуюся пред ним моську. Под этим жутким взглядом Штейнберг чувствует себя, как рыба на крючке.
— Итак, господин Штейнберг, вы любите мою дочь? — с непонятным для Рудольфа выражением лица спрашивает старый барин.
— Так точно, господин советник, я люблю фрейлейн Веру.
— И хотите, если не ошибаюсь, просить у меня ее руки?
— Именно так, господин советник. Я желал бы иметь счастье просить руки вашей дочери.
— И вы уверены, что моя дочь любит вас?
— О, господин советник! — с деланной скромностью произносит Рудольф. — Если бы я не знал этого, то не рискнул бы… беспокоить ваше превосходительство.
Владимир Павлович подается вперед и кричит:
— Вон! Сию же минуту вон из моего дома! И если я увижу тебя здесь еще раз — я не ручаюсь, что не проучу тебя собственноручно, зазнавшийся хам, бесстыдный наглец, нахал!
В лесном домике идет лихорадочная работа. Рудольф и Фриц, стоя на коленах у края подполья, извлекают оттуда все, что так тщательно хранилось там до этой минуты: бумаги, снимки местностей окрестных усадеб и дорог и, наконец, план города и крепости, добытый Рудольфом с таким трудом при ближайшем содействии его верного денщика Фрица. Эти снимки ему поручил сделать сам господин полковник фон Шольц, его начальник.
— Лейтенант Штейнберг, — сказал он Рудольфу еще месяц тому назад, отпуская молодого офицера в отпуск, на побывку к отцу, за русскую границу. — Вам известна воля его величества, нашего могущественного и непобедимого монарха? Вы знаете, что все усилия кайзера приложены к процветанию славы, мощи и военной силы нашего драгоценного отечества. И вам должно быть известно также, как великодушно умеет отличать и награждать верных сынов дорогой родины наш обожаемый государь. За ним не пропадет ни малейшая услуга. Лейтенант Штейнберг, вы знаете, кто наши исконные враги, враги кайзера и великой нации, кто противостоит нашим дальнейшим успехам на пути к мировому могуществу? Конечно же, Россия, больше всех остальных стран Россия, страна варваров и кнута, казаков и неотесанного, грубого мужичья. Их славянская злоба против нас должна получить когда-нибудь неизбежное возмездие. И час этот приблизился, Штейнберг. По крайней мере, мы, германцы, давно приготовились к нему; наша могучая армия давно ждет прыжка дикого зверя, чтобы с должным достоинством отразить его во всеоружии. Но, чтобы знать, откуда может быть направлен этот прыжок и куда мы должны ударить в свою очередь, нам нужно покрыть сетью съемок эту страну, знать каждый ее путь, каждую крепость, каждый город. Многие из наших смельчаков-офицеров храбро отдали себя делу таких ценных разведок. И я предлагаю вам присоединиться к ним как знающему русский язык и проведшему детство среди русских. Вам легче, чем кому другому, удастся работа в этом направлении. Ну, так смело вперед!
И Рудольф исполнил поручение. Чего только не стоило ему это! Он переодевался в грязные лохмотья обнищавшего шляхтича, наряжался торговцем ягод, просил милостыню под стенами цитадели, словом, пользовался всеми способами, чтобы как можно успешнее выполнить порученное ему дело. Теперь все кончено. Жаль только, что приходится с таким позором убираться восвояси. Чего доброго, и старый отец еще лишится места! И все это из-за глупой девчонки! Не надо было ему, Рудольфу, слушаться этой дуры и лезть с просьбой руки и сердца к старому, зазнавшемуся, спятившему с ума маньяку, помешанному на своей родовой гордости. Следовало просто увлечь девчонку и заставить ее тайком бежать с ним на его родину, в Пруссию, там повенчаться с нею и уже оттуда хлопотать о вручении им бабушкиного наследства, которого не сможет лишить Веру ни один дьявол в мире. Да и не каменный же наконец старик Бонч-Старнаковский! Ведь простил бы он когда-нибудь дочку. А тогда… О, тогда, вращаясь в их кругах, он, Рудольф, мог бы принести столько незаменимых услуг своей родине, не говоря уже о том, что был бы мужем девушки из старинной аристократической семьи со связями и положением в России.
Но вместо этого он получил только брань и угрозы. Старый дипломат бранил его, как мальчишку, и даже угрожал ему, Рудольфу-Августу-Карлу фон Штейнбергу. Хорошо же! Надо быть трусом и идиотом, чтобы простить ему эти угрозы.
'О, я не забуду ни единого произнесенного советником слова и… берегитесь, господин советник! Мы еще, может статься, встретимся с вами, и тогда вы поймете, что за ничтожество, что за хам лейтенант Рудольф фон Штейнберг!'
Глава 4
Маленький очаровательный городок южной Саксонии. Он весь в цепких, ползучих гирляндах горных роз, наполняющих его своим благоуханием. С уступа на уступ вьются они прихотливыми изгибами. Нежно-бархатная зелень кустарника составляет чудесный фон для алых, пурпурных, бледно-розовых и совсем белых цветов.
Горы над Эльбой стоят, окутанные таинственной дымкой, омытые у подножия зеленовато-синими волнами красавицы-реки. Она, как сказочная принцесса, заключена в этот круг, словно в замок чародея, и мечется, и ропщет, не находя из него выхода. Легкие, изящные пароходики снуют по зелено- синим волнам Эльбы. По правому берегу, если держать путь от Дрездена, вьется дымящейся лентой поезд. Он кажется игрушечным, когда смотришь на него с палубы парохода.
Маленький город полон туристов, а также отдыхающих здесь после лечения курортных больных. Многих посылают сюда немецкие и австрийские доктора, зная живительную силу горного воздуха этого самого поэтичного уголка Саксонии. Здесь спокойно и уютно. Каждый день от четырех до семи вечера в городском парке играет струнный оркестр, и толпы курортников медленно дефилируют по главной эспланаде.
Ровно в четыре, с первыми звуками музыки, в конце аллеи вот уже вторую неделю показывается маленькая группа людей, обращающих на себя всеобщее внимание. Опираясь на руку высокого, элегантного молодого человека в безукоризненно сшитом летнем костюме, похожего на переодетого принца, выступает пожилая, величавая дама. У нее седые волосы, желтое лицо и страдальческая улыбка. Другою рукою она опирается на руку прелестной девушки, одетой по последней моде. Это Екатерина Владимировна Бонч-Старнаковская, или Китти, как зовут эту девушку в ее кругу.
