сабли и… Нет, мои уста не осмеливаются это произнести.
Богарне склонился к уху Мюрата и что-то быстро шепнул.
— Не может быть, — с удивлением воззрился на него Мюрат. — Они же
— Мне, как и вам, остаётся ужасно сожалеть, но таки влезли, — горько улыбнулся Богарне. — Прочтите вчерашнюю сводку происшествий. Мы уже имеем дело с организованным сопротивлением целой группы лиц, и, похоже, они не являются целевой аудиторией нашей рекламы. В Москве произошла серия чудовищных террористических актов. Погибло восемь жандармов, десятки раненых… Вот, пожалуйста, и результат действия кустарных роликов Кутузова, спонсируемых из нелегальных источников. Да гори синим пламенем этот неблагодарный город, мой император. Что именно мы здесь забыли?
Бонапарт, доселе внимательно слушавший, вскочил с кресла.
— Пока мои верные маршалы вели здесь спор, — мягко сказал он, щёлкнув костяшками пальцев, — я придумал весьма неплохое стихотворное сочетание, вполне отвечающее местным вкусам и реалиям. «Наполеон — самогон». Но боюсь, это единственный выпад, коим мы способны ответить русским. Одна удачная рифма, а у противника их тысячи. И нас будут постоянно долбить по головам этим мерзким «Кутузов — французов», пока мы окончательно не сойдём с ума. Близится зима, господа. Весь наш бюджет потрачен на пышные презентации и выставки, а спонсоры косятся в сторону русских, вслед за подлыми ацтекскими канальями «Дюрекс» и «Сникерс». Ах, как прекрасен был фестиваль при Бородино, фортуна страстно осыпала нас поцелуями! Знаете, я до сих пор помню лицо графа де Коленкура, буквально багровое от радости и гордости, чуть-чуть посиневшее в момент демонстрации его эксклюзивного ролика о природном превосходстве фондю над расстегаями… Кстати, никто тут не знает, почему он столь неважно выглядел?
Маршалы, как по команде, закашлялись.
— Ну, он же умирал, ваше величество, а это всегда так, — сообщил Богарне. — Едва русским дали серебряную ветвь в качестве приза, у Коленкура инфаркт случился.[11] Сгорел на работе. Отважный человек, умер смертью, достойной зависти. Хотя, ведь все мы умрём.
Мюрат и Ней в ужасе отодвинулись от Богарне, сделав вид, что рассматривают картины на стенах Кремля. Даву поднялся — на этот раз ему никто не мешал. Со вкусом засучив рукава, он схватил вице-короля Италии за отвороты мундира, сухо затрещало сукно.
— Э… я хотел сказать — почти все… — заблеял Богарне, осознав чудовищность своей ошибки.
С тоской глядя на свару маршалов, Наполеон выругался, что для люциферианства считалось грехом. Правда, император Франции не скрывал своего атеизма и веры в пиар-технологии, посему нарушение канонов церкви его не сильно-то и волновало. «Война с Россией была провалом, — вдруг осознал Наполеон. — Никакая реклама больше не действует. Да Люцифер с ними, с „божоле“ и фондю, но почему ж они устриц-то не покупают, проклятые? Так, что-то и мне теперь захотелось под стакан самогона прожевать кулебяку с капустой. Надо валить из этой страны, пока она сама тебя не оккупировала».
Беднягу Богарне меж тем смяли окончательно.
Ней и Мюрат (здраво рассудив) примкнули к Даву, трясшего коллегу как грушу — голова несчастного болталась взад-вперёд. Маршалы, впрочем, особо не усердствовали, Мюрат отвесил Богарне лёгкую оплеуху, а Ней и вовсе ограничился парой пинков.
— Господа! — послышался голос Наполеона. — Извольте прекратить скандал!
Даву нехотя отпустил лацканы мундира Богарне, и тот кулем свалился на пол.
— Нам следует подумать о путях отхода, — горько произнёс император, собственные слова били его по ушам. — Рекламная кампания проиграна, смысла больше нет. Пора возвращаться в Париж. Мой храбрый Даву, найдите, пожалуйста, через сайт «Великой Армии» людей, смыслящих в минировании и взрывчатке. Клянусь, я от Кремля камня на камне не оставлю. Отступать мы будем помпезно — пустим через прессу слух, что едем на международную ярмарку морепродуктов в Санкт-Петербурге, иначе от нас последние рекламодатели отвалятся. Но прежде, монсеньоры, мы просто обязаны сделать одну вещь.
Маршалы дружно встали, выстроившись в шеренгу.
Наполеон прошёлся перед ними вправо-влево, заложив руки за спину.
— Найдите мне тех людей, что убили вчера восемь жандармов, — отрывисто приказал он, по-птичьи дёргая головой. — Желательно, захватите живьём. Нам нужна показательная казнь. Я надеюсь, Французской империи ещё служат люди, умеющие нормально стрелять?
— Не имеет значения, мой император, — ответил изрядно помятый Богарне. — Расстрел будет транслироваться в прайм-тайм, и такое шоу никто не пропустит. Мы обретём кучу рекламодателей, концерны всего мира передерутся за право разместить свои ролики. Казнь осуществят либо гастарбайтеры, либо добровольцы из туземцев. Думаю, надо как можно скорее объявить конкурс с призами. Скажем, «Найди под крышечкой „бонапарт-колы“ череп и кости и прими участие в шоу „Пристрели партизана!“». Священники-люцифериане осудят нашу кровожадность, но мы сошлёмся на их же Библию, напомнив о Законе Божьем: «око за око, зуб за зуб». Это вовсе не убийство, а наказание добром зла. Едва лишь телезрители увидят, как добрые люди вяжут злым чёрные повязки на глаза, а потом пускают пулю в затылок, — рейтинги вырастут в разы. В доисторические времена, когда добро дробило злу кости, топило в проруби и душило сзади проволокой, никто не возражал. Добро беззащитно, поэтому ему многое прощается.
Наполеон удовлетворённо кивнул.
— Бесподобно, дорогой маршал. Поезжайте на телестудию и займитесь этим сейчас же.
