мою счастливую улыбку она всегда называла усмешкой. Трость должна была стереть ее с моего лица.
В этом игуменья оказалась права: ненавистная палка действительно заставила меня позабыть о смехе. Правда, ненадолго.
А потом, в один из дней, к игуменье приехали мои родители. По их просьбе меня позвали в ее кабинет. Войдя, я увидела родителей сидящими на стульях. Они повернулись в мою сторону и коротко кивнули мне в знак приветствия. Игуменья стояла за столом. На ее лице, как всегда, было написано нескрываемое презрение. Похоже, она только что закончила перечислять мои многочисленные прегрешения.
Если бы мама приехала одна, я бы держалась не так скованно. Скорее всего, я бы бросилась к ней в надежде, что сейчас заберусь под складки ее платья и окажусь в другом мире, подальше от этого ужасного места. Но родители приехали вдвоем, а отец был моим королем. Он диктовал, каких правил приличия мы должны придерживаться. И это он настоял, чтобы я обучалась при монастыре. А потому я чинно подошла, сделала реверанс и стала ждать, когда со мной заговорят.
Мама схватила меня за руку. Понятия не имею, как она сумела заметить следы ударов на внутренней стороне локтя. И все же отметины, оставленные тростью, не укрылись от материнских глаз.
– Как вы объясните вот это? – строго спросила мама, показывая игуменье следы ее побоев.
Игуменью я всегда видела спокойной и собранной, однако сейчас ее лицо побледнело. В одно мгновение моя мама превратилась из учтивой и вежливой дамы, каковой и надлежало быть гостье игуменьи, в орудие потенциального гнева. Мы все это почувствовали, особенно игуменья.
– Я вам уже говорила: Элиза – девочка своевольная и непослушная, – слегка запинаясь, произнесла она.
– И потому вы били ее тростью? – спросила мама, гневаясь еще сильнее.
Игуменья расправила плечи:
– А как еще прикажете поддерживать порядок?
Мама схватила трость:
– Я думала, вам известны иные способы поддержания порядка. Или вы считаете, что трость в руках делает вас сильной?
Она ударила палкой по столу. Игуменья подпрыгнула и громко сглотнула. Глаза хозяйки кабинета стремительно переместились на моего отца, который отстраненно, с непроницаемым лицом наблюдал за дуэлью двух женщин, словно все это не требовало его участия.
– В таком случае вы глубоко ошибаетесь, – добавила мама. – Трость делает вас слабой.
Мама встала, зло сверкнув глазами и заставив игуменью снова подпрыгнуть, поскольку трость в маминой руке вторично ударила по столу.
– Идем, Элиза, – сказала мама, беря меня за руку.
Мы покинули монастырь, и с тех пор учителя приходили ко мне домой.
Когда мы спешно выходили за ворота монастыря и потом, когда молча ехали в карете, я кое-что поняла. Родители были сердиты, но не произносили ни слова. И все же я догадалась: мамино поведение в кабинете игуменьи недопустимо для знатных дам. Во всяком случае, обычно дамы так себя не ведут.
Еще одно воспоминание. Прошел год или чуть больше. Владельцы соседнего замка праздновали день рождения своей избалованной дочки. Мои сверстницы играли в куклы, устраивая для них чаепитие с воображаемыми чаем и пирожными. Даже тогда это казалось мне глупым.
Неподалеку мальчишки играли в солдатики. Едва я встала, готовая присоединиться к ним, среди гостей воцарилось неловкое молчание.
Ко мне тут же подскочила моя нянька Рут и, схватив за руку, повела прочь от мальчишек.
– Поиграйте лучше с куклами, Элиза, – твердым и в то же время встревоженным голосом потребовала она.
Остальные няньки недовольно поглядывали на нее, и от этого Рут вся сжалась. Я подчинилась: присела на корточки, изображая интерес к кукольному чаепитию. Лужайка, пережившая внезапное потрясение, вновь наполнилась шумом и голосами мальчишек, играющих в солдатиков, девчонок, поивших кукол воображаемым чаем, нянек, надзирающих за своими подопечными, и знатных дам, рассевшихся на чугунных садовых стульях неподалеку, – матерей этой шумной ребятни.
Я взглянула на этих высокородных сплетниц глазами матери и увидела свой жизненный путь: от ребенка, играющего на траве, до придворной дамы. С предельной ясностью я поняла, что не хочу идти таким путем. Я не хотела быть похожей на тех матерей. Мне хотелось походить на мою маму. Найдя предлог, она покинула толпу сплетниц и стояла у воды, ясно показывая: она не такая, как все.
3
Я получила записку от мистера Уэзеролла. Он написал на своем родном английском языке, сообщая о желании навестить маму. В записке содержалась просьба: встретиться с ним в полночь в библиотеке и проводить в мамину комнату. При этом он также настоятельно просил не говорить ничего отцу.
Это еще одна тайна, которую я вынуждена хранить. Иногда я чувствую себя одной из тех несчастных, что мы видим в Париже: согнувшихся под тяжестью чужих ожиданий.
А мне всего десять лет.
11 апреля 1778 г
