много поколений, стена была наследием менее мирных времен. При Ло-Мелхиине мы процветали – по крайней мере, мужчины, а именно мужчины вели учет всему, от зерна и скота до жизни и смерти.
Городские ворота были распахнуты настежь – Ло-Мелхиина ждали. Должно быть, прежде люди выходили к воротам, чтобы посмотреть на невесту Ло- Мелхиина и пожелать ей счастья. У нас в деревне, встретив невесту, люди пели гимны о процветании и долголетии. В касре таких песен не пели, во всяком случае не для меня. На улицах стояли люди, пришедшие взглянуть на свою временную королеву, но они были молчаливы и избегали смотреть на меня подолгу. Матери уводили детей, пряча их за дверьми и пологами шатров; выглядели и одевались они точно так же, как наши матери. Стражники теперь держались совсем близко ко мне, но Ло-Мелхиин ехал сам по себе. Он не боялся своего народа. Для большинства его правление не было жестоким.
Лошади почуяли, что мы приближаемся к дому, и резво затрусили по улицам. Стражники держались прямо, стараясь выглядеть подобающе своему положению, хоть и были все в пыли после долгой дороги. Мне же оставалось только покрепче вцепиться в поводья и молиться о том, чтобы не упасть. За долгие часы в пустыне тело мое онемело и боль притупилась, но теперь мышцы снова горели огнем. Когда мы наконец добрались до конюшен, стражники спешились и тот, что с солонкой, подошел помочь мне. Я едва не свалилась на него, и, поставив меня на землю, он чуть помедлил, прежде чем разжать руки. Я разогнула ноги и спину, кости ломило. Но я не стала опираться о стражника – только прикусила язык, чтобы не вскрикнуть от боли.
– Да она умеет показать норов! – заметил Ло-Мелхиин. Говоря это, он не смеялся, что мне показалось странным, ведь он смеялся над страданиями моей сестры. Но тут его внимание привлек подошедший к нам человек в красном одеянии из тонкой ткани. Я предположила, что это дворцовый распорядитель, и его слова подтвердили мою догадку.
– Ее покои готовы, мой господин, – сообщил он. – Как и ваши, если вы желаете уединиться.
– Я сперва прогуляюсь по крепостной стене, – сказал Ло-Мелхиин. – Хочу посмотреть на звезды.
– Как пожелаете, – сказал распорядитель, поклонившись. Затем он махнул стражнику с солонкой, стоявшему рядом со мной: – Пойдем.
Остальные стражники разошлись, а тот, что с солонкой, снова взял меня за руку, на этот раз более мягко. Мы пошли за распорядителем. Мой спутник сопроводил долгим взглядом мое неловкое карабканье по ступеням, но ничего не сказал, и мы молча продолжили путь, пройдя по длинному коридору и оказавшись в саду. Там был звук, которого я раньше никогда не слышала, похожий на тихий шепот, но было слишком темно, чтобы рассмотреть, откуда он шел. Это напомнило мне о чем-то, что я слышала давным-давно, но впечатления от города и касра вытеснили пустыню из моей памяти.
По другую сторону сада нас ждала женщина. Она была старой, а ее одежда – очень простой, но из добротной материи. Она не стала кланяться, но улыбнулась мне. Это была первая улыбка, что я видела за весь день. Она повела меня к ярко освещенной купальне, жестом отослав стражника и распорядителя, и я последовала за ней туда, откуда доносился резкий запах благовоний и шелест шелков. Там нас ждали другие женщины, державшие наготове щетки, масла и тончайшие ткани, что поблескивали в свете ламп.
Они омывали и обряжали меня как невесту, но я знала, что меня готовят к смерти. И все из головы у меня никак не шел этот звук, похожий на шепот. Тогда я твердо решила пережить эту ночь, чтобы узнать, откуда он доносился. Я взошла по ступеням и очутилась в гареме Ло-Мелхиина.
Глава 4
Когда догорело солнце нашего пятого лета, на нас обрушился сезон дождей, подобного которому я не видела больше никогда. Он подступил незаметно – сперва появилась темная дымка на горизонте, и я не думала, что этого стоит бояться. Мы с сестрой пасли овец, которые в жаркую пору никогда не разбегались, зная, что погибнут, если отобьются от стада. Первый знак беды мы увидели, когда баран вдруг испугался и заблеял так отчаянно, будто его собирались резать. Он принялся бодаться, наступая на нас и на овец, и мы заплакали. Он был нашим любимцем – мы окружали его заботой, выбирали для него лучшие травы и находили тень в жаркий день, прислонясь к его лохматым бокам.
Баран сбил меня с ног и уже готов был затоптать, когда прибежали наши братья. Вопреки своему обыкновению, они не стали кричать на нас и дразниться. Это был второй дурной знак, и тогда-то мы испугались по-настоящему. Они отобрали у нас посохи и погнали наше небольшое стадо к деревне, а когда я упала, споткнувшись на ослабших после стычки с бараном ногах, старший из них – единственный полнородный брат моей сестры – поднял меня на руки вместо того, чтобы отругать. Мы бежали не к шатрам, а к пещерам, где хоронили мертвых. Небо стало еще темнее и окрасилось в странный цвет. Оно было не черным, как ночью, а серым и бурлящим, а по краям сверкали зеленые сполохи, которые мне совсем не понравились.
У входа в пещеры нас ждали матери. Они были одеты в белоснежные жреческие одежды, как на похоронах и празднествах, а у ног их лежали остатки от наспех проведенной церемонии. Мы никогда не приходили сюда с живыми – во всяком случае, на моей памяти, – но из уроков своей матери я знала, что раз сегодня мы не принесли с собой тело умершего, нужно попросить разрешения, чтобы войти.
Позади нас поднимались по склону другие жители деревни, тащившие на себе все, что смогли унести. Это было не все их имущество. Внизу, где теснились шатры, я видела много дорогих сердцу вещей. Меня охватил страх, хоть я и не понимала его причины, и я прижалась к сестре и ухватилась за покрывало матери.
– Можно нам войти? – спросил отец тихо и почтительно, как он обращался к матери, когда она облачалась в эти одежды, а не тем властным тоном, каким он обыкновенно разговаривал в наших шатрах.
Наши матери переглянулись, и между ними словно произошла беззвучная беседа. Тогда они еще не начали обучать нас своему тайному языку общения с духами умерших, но я увидела в их глазах какие-то знаки, хоть и не могла их понять. Моя мать кивнула, а мать моей сестры воздела руки к небу.
