— Достаточно! — Резкий хрипловатый голос заставил вздрогнуть, и музыка оборвалась.
Вместе с дыханием и взятой нотой, которую я не успела закрыть.
А вот глаза открыла и даже поморгала, пытаясь осознать, что произошло. Меня прерывали во время пения, разве что когда я училась, и то — на практике, ни в коем случае не на экзаменах. И уж тем более не на прослушивании.
— Мило. — Мужчина в джинсах хлопнул себя по коленям и поднялся. — Это все очень мило. Ты училась в Высшей вокальной школе. На эстраду. С чего ты вообще взяла, что сумеешь петь в опере?
От такой фамильярности ненадолго опешила, равно как и от нахального пренебрежения в темных глазах. Другие мужчины не выказывали ни малейшего интереса к тому, что происходит, словно этот вообще не имел к ним никакого отношения.
— Вы слышали, как я пою.
— Слышал. Ладно, опустим детали. Почему ты выбрала сцену Триаррис?
— Потому что она перекликается с настроением Люси, после того как та рассталась с возлюбленным.
— Ни хрена.
Он подошел к секретарю — та сидела чуть поодаль, подхватил с соседнего кресла планшет и направился ко мне. На сцену взобрался так легко, будто каждый день брал барьеры или перемахивал через заборы, спасаясь от полиции в неблагополучных районах. Смуглый, чуть выше меня ростом, морщины в уголках глаз и сильные руки. Бугры мышц угадываются даже под плотной тканью толстовки — сразу видно, качается основательно.
— Джерман Гроу. Постановщик и по совместительству композитор этого безобразия.
Сказать, что я очешуела — значит, ничего не сказать. Джерман Гроу светился редко, интервью не давал и никогда не появлялся на публике без солнцезащитных очков. Когда ему задали вопрос почему, он заявил, что если постановщику нечего показать, кроме собственной рожи, и дать послушать, кроме собственных излияний, — это величайшая трагедия. Похлеще тех, что «сей гений» пытается пропихнуть в мир.
Родом из Балт-Лар-Сити, в юности он перебрался в Флангстон. Там поставил несколько кричащих, скандальных мюзиклов, от которых публику как следует встряхнуло. Проходили они в «Грандвэй» с неизменными аншлагами. Кажется, какую-то из его постановок даже хотели запретить за чересчур откровенные сцены, но потом передумали. И вот теперь — рок-опера «Мир без тебя», Мэйстон. Круто. Очешуеть. Спасибо, Хейд, что не сказал ничего лишнего. А я еще себя ругала, что не доложила ему о своей личной жизни!
— Люси. — Он сунул планшет мне в руки, ткнул в дисплей. — Ария «Яд». Пресловутое прощание. Валяй.
— Без подготовки?
— Без подготовки, без сопровождения. Проблема?
Он прищурился, окатив меня волной такого пренебрежения, что мне захотелось треснуть его планшетом. Думает, сбегу, что ли?
— Не проблема, — хмыкнула я.
Вместо ответа Гроу раскинул руки и отступил. Манерой общаться он напоминал не то Хейда с его небрежной, но удивительно харизматичной фамильярностью, не то Рэйнара с напором и уровнем жесткости титанового пресса. И смотрел приблизительно так же: сквозь густые щетки по-мужски коротких ресниц просматривались глаза матерого хищника. Благо у меня есть опыт общения со всякими мастистыми… парнокогтистыми.
— Здесь дуэт, — заметила. — Мне петь за двоих?
— Ее парня я беру на себя.
Это уже что-то новенькое.
Глянула в планшет, и в голове зазвучал мотив — пока еще едва ощутимый, опасно-призрачный, как ходьба по тонкому льду. Невозможно спеть, когда не слышишь звучания, но сейчас музыка рождалась внутри меня, подхватывала слова и вплетала их в себя. Шагнула назад, отражая затянувшуюся тишину возносящимся ввысь голосом:
