Но нет, он сидел рядом, сложив руки на коленях, внимательно слушал, глядя прямо перед собой. Наконец сказал:
– Вот именно чего-то такого я и хотела всегда. Больше всего на свете.
Вот те раз.
– Так ты девочка? – спросил я.
Почему-то именно так: «девочка», а не «женщина». Вероятно, сказалось влияние леди Сотофы, которая называет «мальчиками» и «девочками» вообще всех, невзирая на годы и чины.
– Да уж, девочка, – хрипло каркнул мой сновидец. Вернее, сновидица. – А что, незаметно?
– Не очень, – честно сказал я.
– Что, прямо совсем-совсем дядька? – внезапно рассмеялась она.
Я присмотрелся внимательней.
– Да тоже, пожалуй, нет. Такое, знаешь, очень нейтральное лицо. Я бы сказал, вообще никакое. Вспомнить потом захочу – не смогу. В жизни, наверное, не так?
– Вроде бы не так, – неуверенно сказала она. – По крайней мере, у меня слишком большой нос, это обычно сразу бросается в глаза. И еще веснушки. И такой дурацкий скошенный подбородок, его еще называют «безвольным»; в книжках такие обычно у второстепенных героев, трусов и подлецов. Господи, как же это меня всегда бесило!.. Но знаешь, сейчас дошло, что я до сих пор ни разу не вспоминала, как выгляжу во сне. Вообще об этом не думала. Как-то не до того было. И зеркала не попадались навстречу. Ну или я просто не хотела их замечать. По-моему, страшно было бы увидеть во сне свое отражение. В детстве я этого так боялась, что даже научилась определять, когда сплю – специально, чтобы в зеркало не посмотреться… Слушай, так, наверное, поэтому и лицо совсем никакое, что оно мне не снится? Как думаешь?
Я молча пожал плечами. Какой из меня специалист? Потом сказал – просто чтобы не затягивать паузу:
– То-то леди Сотофа обрадуется, когда узнает, что все это нам девочка устроила.
– Кто обрадуется?
– Одна моя знакомая. Самая невероятная ведьма в Соединенном Королевстве. Подозреваю, что и во всем Мире круче ее никого нет, хотя тут сложно утверждать наверняка. Международных соревнований у нас пока не устраивали. Ай, неважно. Просто ей нравится дразниться. Например, говорить, что девочки лучше мальчиков. И даже глупости у них в головах и вполовину не такие дурацкие, как у нас. Теперь ты станешь ее козырной картой на вечные времена.
– Надо же, – усмехнулась она. – А мне, сколько себя помню, пытались доказать обратное.
– Да, примерно представляю, – кивнул я.
– Откуда?
– Ну видишь ли…
Я на миг замешкался, но потом решил: когда не знаешь точно, о чем можно сказать, а о чем следует промолчать, лучше говорить правду. По крайней мере не запутаешься.
– Я долго жил там, где ты сейчас спишь.
– Как это? В моем доме?!
– Ну это все-таки вряд ли. Просто когда-то я был частью той реальности, которая для тебя явь. Одним из миллионов этих, знаешь, бессмысленных статистов, которыми заполняют улицы городов. Должен же кто-то там ходить – по крайней мере когда ты выглядываешь в окно.
– А в каком городе? – оживилась она. – И когда? До какого года?
– В разных городах. Очень давно. И все это совершенно неважно, – сказал я и сам удивился резкости своего тона.
Почему-то очень не хотелось обсуждать с ней подробности. Как будто разговор мог каким-то непостижимым образом вернуть меня обратно.
Хотя конечно же не мог.
Ну, по крайней мере она не обиделась. Наоборот, рассмеялась:
– Сейчас, чего доброго, выяснится, что ты тоже спишь и видишь сон. И больше всего на свете боишься проснуться – в точности как я.
Вот как. Больше всего на свете, значит.
– Когда-то этот город и правда мне снился, – сказал я. – Но попал я сюда гораздо позже. И уже наяву. Целиком, со всеми потрохами.
– Разве такое возможно?!
– Конечно нет. Но у некоторых людей иногда получается. Может быть, и у тебя…
Она не дала мне договорить.
– У меня уже все получилось. Я уже тут. Этого достаточно.
– Нет, – мягко сказал я. – Совсем нет.
Тогда она взяла меня за руку. Вернее, вцепилась мне в руку, да с такой силой, что потом долго еще оставались два бледных, но все-таки вполне
