– Он сказал, что помнит свой обет верности, что не забыл меня, что со своими друзьями спас меня, но… Габриэль… Флер…
В первое мгновение Габриэль ее не понял. Затем чувство вины, ужас и жаркая волна стыда окатили его, в животе сделалось неприятно пусто, и ком подкатил к горлу. Как зол он был на Флер, проклинал ее имя, называл ее трусихой, а в конечном счете она оказалась самой преданной из всех, кто окружал Жанну, и самой смелой.
– Я думал, это ты сгорела на костре, – прошептал Габриэль, все еще не веря, что Жанна жива. Радость ее спасения всегда будет омрачена невероятной жертвой Флер. Он вспомнил слова белокурой девушки о том, что Жанна полностью изменила ее жизнь и привела к Богу, что до конца своих дней она будет благодарна Жанне за несколько месяцев истинного душевного покоя. – Я… я видел… – Габриэль замолчал. Что он видел? То, что он и все остальные ожидали увидеть, – худенькая голубоглазая девушка в митре, закрывавшей ей пол-лица, распухшего, в кровоподтеках, голова для унижения обрита, которая, умирая, выкрикнула имя Христа голосом, который Габриэль не узнал. Была одна вещь, которой, как оказалось, Флер не смогла пожертвовать, скрывая подмену. Мешочек Жанны висел на ее тонкой шее, почти, но не целиком спрятанный в складках одежды.
Теперь Габриэль понял, что «солдатами» в латах были ассасины – скрывайся у всех на виду, – поставленные так, чтобы никто не мог хорошо разглядеть фальшивую Жанну.
– Мне велено было скрывать, что я осталась жива, чтобы смерть Флер не была напрасной. И я скрывалась. Я бродила из города в город, работала в гостиницах и тавернах. Я не могла вернуться к своей семье. Жана де Меца я больше не видела. Но… когда я узнала, что ты вернулся… я поняла, что должна увидеть тебя. Должна сказать, что я бы сама никогда не попросила о такой жертве нашу Флер… или тебя.
– Да, – сказал Габриэль, – сама бы ты никогда об этом не попросила. Это был выбор Флер. – Это молодой мужчина знал наверняка, в этом он с чистой совестью мог заверить Жанну. Ассасины на многое были способны, и жестоко было с их стороны просить девушку пойти на такую ужасную смерть, но Габриэль знал, что они не стали бы принуждать или запугивать Флер. Он бы не удивился, если бы узнал, что Флер сама предложила подобный план. Габриэль взял Жанну за плечи, посмотрел ей в глаза и сказал: – Она любила тебя.
Ее увлажнившиеся глаза сделались еще больше, когда она слушала, а Габриэль говорил и сам боялся того, что он говорил.
– Я больше не слышу голоса, – тихо сказала Жанна. – Габриэль, неужели я потеряла своих ангелов? Неужели они отступились от меня?
Медленно и нежно Габриэль стер большим пальцем слезу, покатившуюся по щеке Жанны. Это была уже не юная девушка, а зрелая женщина. Ее лицо постарело и было уже не таким наивным и розовощеким, но кожа все еще оставалась мягкой и гладкой. Он вдруг явственно увидел, что сквозь лунный свет, озаряющий ее лицо, пробивается иное сияние.
Жанна подняла голову и посмотрела на него, ее прекрасные глаза полнились сердечной добротой, она снова сияла своим внутренним светом.
– Нет, – прошептал Габриэль, – они от тебя не отступились. Они тебя отпустили. Господь принял жертву Флер и даровал тебе жизнь. И сейчас ты должна сама решить, что тебе делать с этой жизнью. Что это будет, Жанна?
Габриэль вспомнил, как много лет назад Жанна говорила ему: «Как я могу быть Жанной, женой, когда я дала торжественное обещание оставаться Жанной, Девой Лотарингии, до тех пор пока это будет угодно Богу? Я дала это обещание три года назад. Мое тело, мое сердце… Голосам я нужна вся целиком сейчас». И как он молил ее: «Прошу, позволь мне следовать за тобой столько, сколько это возможно».
Почувствовав рукой, как потеплела, зардевшись румянцем, ее щека, Габриэль понял, что та ночь сохранилась не только в его памяти. Она провела ладонью по его щеке, и ее лицо засияло с еще большей силой. Габриэль задрожал и прижал ее руку к своему лицу.
– Габриэль Лаксарт, – прошептала Жанна, ее лицо сияло так ярко, что он едва выносил это свечение, – я позволяю тебе следовать за мной вечно.
Прошло еще много, много времени, прежде чем Саймон Хэтэуэй трясущимися ослабевшими руками снял с головы шлем. Неловкими пальцами он долго расстегивал ремни безопасности, затем шаткой походкой подошел к столу, навалился на него, опираясь руками, заставляя себя дышать глубоко и ровно. В смятении чувств он долго вспоминал код, необходимый для того, чтобы стереть из памяти «Анимуса» все, что он только что видел.
Затем он достал телефон и набрал номер.
– Саймон? Что? Что случилось? – раздался в трубке сонный, но встревоженный голос Анайи.
– Я… Анайя, мне нужно с тобой поговорить. – Он изо всех сил старался говорить спокойно, внятно объяснить, что он чувствует, но слова хлынули бурным неуправляемым потоком. – Пожалуйста, не уезжай в Монреаль сейчас. Только потом, когда мы поговорим. Пожалуйста! Это надо сделать сегодня… сейчас…
– Саймон, – Анайя взяла на себя роль спокойного и благоразумного человека, – скажи мне, что случилось?
– Чудо! – смеясь и плача выпалил Саймон. – Я тебе все объясню, Анайя. Все расскажу. Все, что должен был сказать давно, все, что раньше я считал неважным, но только это и имеет значение в жизни. А ты… ты решишь, не слишком ли я опоздал.
В трубке повисла долгая пауза. Долгая, как двенадцать лет ожидания. Саймон так сильно сжимал телефон, что пальцы онемели.
– Я всегда готова тебя выслушать, Саймон, – раздался в трубке тихий и мягкий голос Анайи. – Приезжай, поговорим. Я поставлю чайник.
Эпилог
– Как ты и полагал, это не заняло много времени.
Алан Риккин улыбнулся, удобно устраиваясь в мягком кожаном кресле корпоративного «Аэробуса А319».
