Дева на мгновение – которое длилось целую вечность – закрыла глаза. Затем резко их открыла, сцепила зубы и глухо застонала, левой рукой сжала стрелу и начала вытаскивать. Ее лицо неожиданно засияло, несмотря на то что она кричала, удивляясь, с какой болью наконечник стрелы покидал ее тело, разрывая плоть. Из раны хлынула кровь.
Бог не призовет ее. Она не умрет. Не сегодня.
Картина поблекла, поглощенная серым туманом коридора памяти.
– С тобой все в порядке?
Саймон кивнул и облизал губы.
– Я знаю, что в тот день она не умерла, – сказал он.
Но Габриэль этого не знал.
– Тебе нужен перерыв?
– Нет, – ответил Хэтэуэй, – продолжаем.
Он уже так долго сопровождал Жанну на ее пути… Ему непременно надо стать свидетелем ее легендарной победы, которую в наши дни Орлеан отмечает десятидневным фестивалем в память о Жанне д’Арк.
Туман вновь материализовался в форт Турели, но уже без шума и суеты битвы.
– Жанна, мне очень жаль, – проговорил Орлеанский бастард, – люди устали и проголодались.
Девушка уже была в латах, закрывавших ее забинтованную грудь. Лицо у нее было бледное и осунувшееся, и тем не менее никто бы не догадался, что она ранена.
– Я понимаю, – сказала Жанна; капитаны удивленно переглянулись. – Я скоро вернусь.
Она поднялась и в сгущавшихся сумерках направилась к тому, что осталось от брошенного без присмотра виноградника. Габриэль вскочил, чтобы последовать за ней, но она подняла руку и передала ему свой штандарт.
– Не в этот раз, – сказала Жанна и ушла, ее тень смешалась с вытянутыми вечерними тенями.
Габриэль еще долго смотрел ей вслед, но в конце концов вернулся к капитанам. Настроение у всех было мрачное, ужинали молча. Сражение длилось весь день. Пушки разрушили часть бульвара, но англичане дрались отчаянно. Французы ставили и ставили лестницы, англичане их сбрасывали. Или же позволяли французам подняться к гребню укрепления и разделывались с ними копьями, боевыми топорами и молотами.
После того как раненая Жанна покинула сражение, боевой дух французов упал, и сейчас, с приближением ночи, все, включая Габриэля, чувствовали себя изнуренными.
Орлеанский бастард обвел взглядом Ла Гира, де Рэ и Габриэля и тихо произнес:
– Скоро совсем стемнеет, надо отступать. Я пошлю сигнал ополченцам, чтобы и они остановили штурм.
– Жителям Орлеана? – удивился Габриэль.
– Не только мы сражаемся, Лаксарт, – усмехнулся де Рэ. – Есть несколько направлений действий. Турели штурмуют с разных сторон.
– С разных сторон? – недоуменно переспросил Габриэль. Со стороны моста? Это он понимал. Но откуда еще?
– Увидишь, – пообещал де Рэ. – Это будет великолепно!
– Но мы потеряем завоевания сегодняшнего дня! – возмутился Ла Гир.
– Какую-то часть, но не все, – настаивал Орлеанский бастард. – Без Жанны солдаты…
– Солдаты не останутся без Жанны. – Они обернулись на ее голос. За разговором они не заметили ее возвращения. И хотя под глазами у нее были темные круги, она улыбалась и ее лицо светилось. – Жанна здесь, она с ними, и Отец Небесный со всеми нами.
Не дожидаясь ответа, она взяла из рук Габриэля свой штандарт, развернулась и пошла, одна, по направлению к бульвару.
– Жанна, подожди! – крикнул Дюнуа.
Но вокруг уже копошились солдаты, надевая те части лат, которые они позволили себе снять перед ужином. Усталость с них словно рукой сняло, боевая решимость вновь наполнила их сердца. Габриэль поддался порыву, натянул латные перчатки, надел шлем и последовал за Девой.
Был золотой час перед сумерками, когда солнце низко склонилось к горизонту и земля купалась в золотом свете, словно в сиянии самого Отца Небесного. И этот небесный свет сглаживал уродство, оставленное на земле кровавой битвой. Но он не мог сровнять с землей бульвар, усеянный английскими солдатами. Бульвар продолжал выситься устрашающей громадой.
И перед ним стояла Жанна Дева.
В одной руке она держала свой штандарт, в другой – меч Эдема. Казалось, сталь ловила лучи заходящего солнца, но только солнце никогда не могло так отражаться от земной стали и рассыпаться алмазными искрами.
– Гласдейл! – крикнула Жанна. Габриэлю почудилось, что ее крик эхом отозвался у него в груди, и он прижал к сердцу руку. Он не мог оторвать глаз от юной девы, стоявшей прямо и гордо, как древко ее штандарта, сиявшей, как ее чудесный меч. – Гласдейл, сдавайся! Сдавайся Отцу Небесному! Ты, кто называл меня шлюхой… Мне жаль твою душу и души твоих солдат. Сложи оружие, или сегодня вы все отправитесь к Богу!
