Ветераны-чекисты вспомнили немало фактов столкновений Яна Каликстовича с заместителем председателя ОГПУ Ягодой. И если бы не поддержка таких известных чекистов, как Е. Евдокимов, С. Мессинг, С. Реденс, то очень сомнительно, что Ольский остался бы в центральном аппарате ОГПУ.
Однако конфликт с Ягодой усиливался, и кульминация его пришлась на лето 1931 года, когда принималось решение по малоизвестному в исторической литературе, но значительному по масштабам делу «Весна». Возникло оно на Украине, а вдохновителем и организатором всех мероприятий по нему стал печально известный Леплевский, расстрелянный впоследствии за грубейшие нарушения законности. При явной поддержке Ягоды он хотел раздуть дело «Весна» до масштабов «Промпартии», и это ему удалось. В числе арестованных оказались известные военные специалисты, такие, как Верховский, Какурин, Линтау, Лукирский, Свечин, Снесарев и многие другие. Ольский и его непосредственный начальник Евдокимов резко выступили против арестов, проводимых по делу «Весна». Они допросили многих содержавшихся под стражей военных, изучили большое количество документов и утвердились в своих предположениях: дело «Весна» — «липа».
Ягода был очень встревожен таким поворотом событий. Тем более что ему стало известно о намерении Ольского, Евдокимова и еще ряда крупных чекистов опротестовать не только дело «Весна», но и некоторые другие и довести до руководства страны, что ОГПУ сворачивает на путь чрезмерных репрессий. Ягода кинулся за советом к тогдашнему руководителю Московского горкома Лазарю Кагановичу. И не ошибся. Лазарь Моисеевич не терпел «гнилого либерализма», был сторонником применения жестких мер к любому, кто пытался противодействовать немедленному и тотальному подавлению даже потенциальных противников «генеральной линии» Сталина. Силы оказались неравными. На совещании в ЦК генсек поддержал Кагановича и Ягоду, и по предложению Сталина в августе 1931 года было единогласно принято кардинальное решение разогнать бунтарскую группу в ОГПУ, не останавливаясь перед увольнением ее членов и переводом их на работу в гражданские учреждения.
Так Ян Каликстович Ольский оказался в системе общественного питания столицы. Этот серьезнейший поворот в своей судьбе он тяжело переживал, расставаться с делом, которому была отдана большая часть сознательной жизни, было нелегко.
Когда 30 мая 1937 года в дверь его квартиры настойчиво постучали, он сразу все понял…
Дело Ольского вел Зельман Пассов. Когда-то этот «заплечных дел мастер» работал под руководством Яна Каликстовича, ловил каждое его слово, а после событий 1931 года быстро переориентировался на леплевских, гаев, фриновских и им подобных. Зная Ольского, Пассов и не пытался его уговаривать. С первых же допросов начались избиения. «Скажи, — требовал Пассов, — что ты шпион и по заданию польской разведки внедрился в органы ВЧК, а все, что делал потом, — это лишь игра поляков, продвигавших тебя в руководящее звено ОГПУ». От Ольского добивались не только самооговора, но и признания в том, что многие ответственные чекисты состояли вместе с ним в шпионской организации. В черный список попали Уншлихт, Мессинг, Пиляр, Медведь, Бортновский, Пинталь, Глинский и многие другие чекисты.
27 ноября 1937 года Военной коллегией под председательством небезызвестного Ульриха Ольский был приговорен к высшей мере наказания — расстрелу. В тот же день приговор привели в исполнение. Тяжелая участь постигла и семью Яна Каликстовича: жена отбыла длительный срок в северных лагерях, старшего сына отдали в детский дом, младшего — приютили родственники.
Галина Бениславская не следила за Есениным
В последнее время чуть ли не во всех публикациях, приуроченных к скорбным датам кончины известных российских писателей, поэтов, деятелей науки, фигурирует ГПУ—НКВД в лице своих штатных, а чаще секретных сотрудников. Просто обязательным уже стало упоминание имен Блюмкина и Агранова.
Я вовсе не собираюсь защищать преступников, кем бы они ни были, в какой бы организации ни служили, ратую лишь за то, чтобы любая версия опиралась на факты, а не на воображение.
В поисках таких фактов мне доводилось оказывать содействие авторам, исследующим обстоятельства гибели Владимира Маяковского и Сергея Есенина. За относительно короткое время были найдены документальные материалы о Сергее Есенине, его родственниках и друзьях. Однако разработчикам версии об умышленном убийстве великого поэта хотелось получить что-нибудь эдакое, такое однозначно подтверждающее их предположение. Но
Внесем ясность в этот вопрос, основываясь на материалах личного дела за номером 2389.
Да, действительно, Галина Бениславская служила в Чрезвычайной комиссии. Сохранилось ее заявление с просьбой принять на работу в Особую межведомственную комиссию при ВЧК. Судя по резолюциям, наложенным на прошение, Бениславскую определили на должность секретаря.
Для тех, кто мало знаком с историей отечественных спецслужб, поясним, что Особая межведомственная комиссия (ОМК) образовалась всего за несколько дней до того, как туда поступила Галина Артуровна. В декрете СНК говорилось, что комиссия создается для «изучения всех источников спекуляции и связанных с нею должностных преступлений…» В комиссию вошли представители почти всех хозяйственных наркоматов и один представитель от ВЧК. Поэтому чекистским аппаратом в буквальном и точном смысле этого выражения ее назвать нельзя.
Функции ОМК заключались в проведении ревизий хозяйственных органов, выработке мер по борьбе со спекуляцией и усилению ответственности должностных лиц. Каких-либо агентурно-осведомительных задач комиссия перед собой не ставила. Жизнь писателей и поэтов по вполне понятным причинам ее не интересовала — то была епархия секретного отдела ВЧК.
Итак, ясно, что «пристегивать» Бениславскую к Агранову можно лишь с помощью фантазии.
Но, может быть, Агранов позднее привлек Галину Артуровну в секретный отдел ВЧК? И на этот вопрос существует отрицательный ответ, опять же исходя из ее личного дела.
В одной из справок читаем: «Прошу сотрудницу для поручений сельскохозяйственного (подчеркнуто нами. —
Таким образом, сам факт пусть короткой, но официальной службы на Лубянке исключал привлечение Бениславской в качестве секретного сотрудника ГПУ. В противном случае само понятие «секретный» теряло смысл.
Несколько слов следует сказать и по поводу материалов, проливающих свет на взаимоотношения Сергея Есенина с Блюмкиным.
В архиве Федеральной службы безопасности хранится протокол заседания президиума ВЧК от 27 октября 1920 года. В тот же день рассматривались дела, расследуемые секретным отделом, поэтому в заседании участвовал и его начальник — Т. Самсонов.
В списке вторым значилось дело «Есенина Сергея Александровича, по обвинению его в контрреволюции». Докладчиком выступал уполномоченный четвертого отделения секретного отдела В. Штейнгардт.
Думается, не случайно именно ему поручил Самсонов вести дело Есенина. В отличие от многих других сотрудников отдела Штейнгардт имел достаточный оперативный опыт, работал с середины 1918 года заместителем начальника военной контрразведки, начальником особого отдела армии, руководил цензурой на Восточном фронте, нагляделся за это время и на реальных, и на мнимых врагов нового режима. Он не был оголтелым и бездумным исполнителем жестких, нередко несправедливых решений. Может поэтому и сделал «карьеру наоборот»: с высоких должностей дошел до рядового уполномоченного.
Допросив Сергея Есенина несколько раз, изучив все материалы, Штейнгардт подготовил в президиум ВЧК заключение. Сейчас трудно установить, через кого вышел на Штейнгардта его старый знакомый по работе в контрразведке Яков Блюмкин, состоявший к тому времени слушателем Академии генштаба Красной Армии. Надо полагать, телефонным разговором они не ограничились.
Блюмкин передал уполномоченному ВЧК следующий документ:
«20 года, октября месяца 25, я, нижеподписавшийся Блюмкин Яков Григорьевич, проживающий в гостинице Савой № 136, беру на поруки Есенина под личную ответственность. Ручаюсь в том, что он от суда и следствия не скроется и явится по первому требованию следствия и судебных властей».
Теперь вернемся к заключению Штейнгардта. В нем указывалось, что «причастность Есенина к делу Кусикова недостаточно установлена», и предлагалось освободить поэта из-под стражи под поручительство Блюмкина.
Именно такое решение президиум ВЧК и принял.
Здесь можно пока поставить точку, сообщив читателям, что поиск новых материалов продолжается, и не только в архивах Лубянки.
Секретные лаборатории рейхсвера в России
В середине мая 1945 года советской военной контрразведкой (СМЕРШ) был задержан генерал-майор немецкой армии Нидермайер, а несколько позднее — бывший командир 41-го танкового корпуса генерал-лейтенант Гофмейстер и бывший начальник германской военно-воздушной миссии в Румынии генерал- лейтенант Герстенберг. Все трое имели самое непосредственное отношение к организации и развитию сотрудничества между Советским Союзом и Германией в военной сфере в 20—30-х годах.
Эта страница истории нашей страны до сего времени исследована очень слабо. О том, как на территории СССР немцы в секретных «школах» официально готовили своих военных летчиков, танкистов, химиков, наш дальнейший рассказ.
Политики, дипломаты и военные специалисты, кропотливо работавшие над Версальским договором, подписанным 28 июня 1919 года, не без основания считали, что теперь-то будет положен конец германской военной машине и воссоздание ее невозможно. Ведь в соответствии с текстом части 5-й договора разоружение Германии сводилось к следующему: армия не более 100 тысяч человек, используемая исключительно для поддержания порядка внутри страны; офицерский корпус всего 4 тысячи; генштаб расформировывается, и создание его впредь не допускается. Твердо устанавливались количество и виды вооружений, а его производство предусматривалось только на определенных заводах. Воспрещалось обладание Германией крупнокалиберной артиллерией и танками. Постройка и приобретение подводных лодок не разрешались.
