Мир, который сгинул

ползает, кувыркается и выделывает финты. Кстати, лучший способ не угодить под пулю, когда по тебе открыли огонь, – бежать по сравнительно прямой линии к ближайшему укрытию и там оставаться. Если нужно наступать, то каждый солдат двигается скачками до самой цели. И только если враг очень, очень близко, имеет смысл выписывать зигзаги – в противном случае быстро устанешь и дольше пробудешь под огнем.

Бен Карсвилль сверхъестественно красив и необычайно мужественен. Глядя на него, хочется внимать безупречным мудростям, срывающимся с его безупречных губ. Увы, этот безупречный голос предвещает безупречное дерьмо. Карсвилль вырос на военной порнушке – на фильмах, снятых людьми, никогда не видавшими войны, и на комиксах, героев которых зовут Рядовой Скала или Железный Рой. Он был курсантом, потом лейтенантом, участвовал в действиях по наведению порядка, но дальше парочки демонстраций и несработавшей бомбы в автомобиле дело не зашло. Его боевой опыт ограничивается несколькими вылазками на обочинах этой войны, «расследованием фактов» для наезжих политиков. Бен Карсвилль считает войну своеобразным мужским спортом, а раненые и убитые – лишь необходимое условие игры.

Еще он уверен, что никакой газовой атаки не будет. Гонзо и его ребят одурачил Враг. Им каким-то образом предоставили ложные сведения, чтобы они уговорили мудрого и всемогущего капитана Карсвилля оставить позиции, после чего Враг без труда их займет и тут же устроит веселую вечеринку, на которой будет закидывать портрет Бена Карсвилля яйцами всмятку и презрительно ухмыляться. В согласии с этим нетривиальным подходом к ситуации Карсвиль не велел своим солдатам надеть защитные костюмы и не известил фудинцев. Готовясь к нападению врага, он приказывает нам оставаться на местах, а «Гонзо и Ко» ехать обратно и оценить обстановку. Это не настраивает моего друга на примирительный и сотруднический лад. Это повергает его в суровую спецназовскую ярость.

– Ветер? – вопрошает он.

– Двадцать пять градусов, мимо, – отвечает Орлица. Значит, все еще хуже.

– Сколько осталось времени?

– Десять минут.

– Допустим, пятьсот сорок секунд… начинаем отсчет.

То есть нам еще хватит времени одеть всех солдат и даже эвакуировать большую часть катирцев, хотя им придется ехать очень, очень быстро по довольно скверным дорогам. Гонзо считает, пока проверяют документы, считает, когда нас пропускают, считает, когда мы идем к капитану, считает, когда Бен Карсвилль по-прежнему не отдает приказ, считает вслух, врываясь в штабную палатку со знаками различия на одной руке и газоопределителем в другой. Гонзо сам стоял в облаке и видел, как химическая пленка среагировала на газ. Он абсолютно уверен, что никто его не дурачил. У него нет времени на это дерьмо. Он точно знает, сколько времени осталось, потому что вслух отсчитывает секунды.

– (Четыреста двадцать пять), Карсвилль, мудак сраный, что ты творишь? Ты (четыреста двадцать) совсем, на хрен, спятил, салага! Там настоящая, вот такенная запрещенная газовая атака, а ты сидишь тут в домашнем халате, где ты, мать твою, вообще его достал?! Козел шизанутый (четыреста десять), мудозвон, идиот!

Карсвилль пропускает ругательства мимо ушей, потому что Гонзо из спецназа, и капитан знает: словесной дуэлью тут ничего не добьешься. Он фотогенично откидывается на спинку стула и вопрошает, «что за цифры, солдат», и «откуда тебе это известно». Когда Гонзо подлетает к нему, чтобы схватить за уши и вбить немного разума в его тупую башку, Карсвиль выхватывает из кармана халата пистолет и большим пальцем снимает его с предохранителя. Исход ближнего боя с вооруженным человеком в высшей степени непредсказуем. Даже Гонзо неспособен увернуться от пули, и хотя Карсвилль – идиот, стрелять он умеет и драться, может быть, тоже. Все мы врастаем в землю, как сталагмиты, а Гонзо кричит: «Четыреста, падла, падла сраная!»

Он разворачивается на каблуках, будто Карсвилля не существует, выходит из палатки, хватает за шиворот первого же рядового и велит ему бить тревогу, потому что сюда двигается облако химического дерьма, и надо как можно скорее эвакуировать катирцев – через триста пятьдесят пять секунд это славное местечко превратится в кладбище. Карсвилль вылетает следом, наводит пушку на своего же часового, орет «Отставить!», и все начинается заново, только на сей раз он велит Гонзо снять скафандр. Гонзо поднимает откидное стекло шлема. Карсвилль наводит пушку на него, взводит курок, и все летит к чертям.

Я делаю шаг в сторону, говорю что-то вроде: «Гонзо, сними чертов скафандр, брат», прекрасно зная, что он меня не послушает: одно дело умереть от пули и совсем другое – от газа. Карсвилль не видит, каким взглядом я смотрю на своего лучшего друга, и не слышит беззвучного потока информации, идущего между нами.

Гонзо орет, чтобы я заткнулся. Называю его парой неприятных слов. Он обижается, подходит вплотную и, когда я не отступаю, толкает меня к Карсвиллю. Тот слегка опускает пушку: как-никак, я на его стороне и он не хочет в меня стрелять. Увы, я малость неповоротлив – ах ты господи, что же я наделал? Врезаюсь в капитана. Он разряжает пушку в землю, я (с огромным удовольствием) что есть сил бью Карсвилля в зубы и легко, словно прутик, ломаю ему руку – она трещит так основательно, что пистолет падает на пол.

Карсвилль взвизгивает, а часовой выпучивает на меня глаза. Моя военная карьера слегка пошатывается – правомерным действием это нельзя назвать даже с натяжкой. Впрочем, если меня и ждет военно-полевой суд, я все-таки спасу несколько жизней, вместо того чтобы их угробить, и это придает делу некоторый шарм. В военной истории уже бывали подобные случаи. Бойцов вроде меня строго распекали и выкидывали из зала суда с повышением по службе