задумываюсь, правильна ли моя политика веротерпимости? Может быть, наоборот, стоило обходиться с ними строго, как и делал всегда мой дорогой супруг? Задушить кальвинизм на корню и не позволить ему распространиться по всему королевству? Понимая, что от моих решений зависит судьба Франции, я мучаюсь неуверенностью. Цель моя – сохранить процветающее государство, не дать разгореться большой войне, но верным ли путем я иду к этой цели? Ныне я нередко сомневаюсь в этом…
– Сударыня, я несколько лет прожил при дворе короля Филиппа, поверьте, уж лучше стычки между католиками и гугенотами, чем то, что творится в Испании, – возразил Франсуа.
– Да, я понимаю, – кивнула королева. – Кстати, я получила письмо от Елизаветы. Большая радость – она беременна. Теперь, после рождения двух дочек, она очень желает сына. Полагаю, его величество тоже хочет иметь наследника престола.
– Не понимаю, сударыня. Ведь дон Карлос…
– Дон Карлос умер. Этот взбалмошный сеньор вздумал бунтовать против отца, и тот просто запер его в комнате, приказав заколотить окна. Это было зимой, как раз во времена войска пугал. – Екатерина невольно улыбнулась. – Дон Карлос провел в своей темнице полгода и недавно умер. Ходят слухи, что Филипп сам приказал его отравить… Хотя верить в это нельзя, про меня тоже много глупостей болтают.
Весть о смерти дона Карлоса огорчила Франсуа. Этот надменный и деспотичный юноша ему никогда не нравился, но донья Изабелла его жалела и была к нему привязана. «Представляю, как ей сейчас тяжело!»
Гугеноты по-прежнему выказывали неподчинение королю и настаивали на своих требованиях. Когда Карл послал Гаспара де Таванна к Конде, чтобы привести того ко двору, принц сбежал в Ла-Рошель, бывшую оплотом протестантов. За ним последовали Колиньи, юный Генрих Наваррский и другие видные персоны. По дороге к ним присоединялись гугеноты из окрестных деревень и городов, и вскоре поток направляющихся в Ла- Рошель стал так велик, что, по меткому выражению адмирала, это стало походить на исход евреев из Египта.
В это время Карл и Екатерина добились финансовой помощи от папы Пия V: его святейшество издал буллу, в которой поручил церквям и монастырям выплатить королю полтора миллиона ливров «на наказание гугенотов». Эта булла приветствовалась большинством членов Королевского совета, но канцлер де л’Опиталь назвал ее провокацией и отказался подтвердить королевской печатью. Екатерина тут же удалила его от двора, и в политической жизни участия он больше не принимал. Теперь его обязанности легли на Франсуа, и он вынужден был исполнять их совсем не так, как ему хотелось: барон по- прежнему был сторонником веротерпимости, но Екатерина все чаще требовала от него более жесткого отношения к гугенотам. И когда правительство начало разрабатывать эдикт о запрете любых богослужений, кроме католических, Франсуа открыто высказал свое недовольство. Королева попыталась убедить его в своей правоте:
– Помилуйте, дорогой брат, кого вы защищаете? Это мятежники и еретики. Вы хотите, чтобы Господь покарал Францию за потворство ереси?
– Ваше величество, – поклонился Романьяк, – такой эдикт приведет лишь к новой войне. Вспомните, сударыня, ведь раньше вы говорили, что они не бунтовщики.
– Это только на первый взгляд. Помните Монтгомери? Того, что нанес роковой удар моему дражайшему супругу? Графа тогда не стали преследовать, как просил на смертном одре мой добрый Генрих, и он уехал в Англию. А где он теперь? Воюет на стороне гугенотов. Человек, убивший короля Франции и прощенный им, теперь поднял оружие на его сына! Может, его действия были не так уж и случайны? Так что не говорите мне, что они просто хотят молиться по-другому.
Франсуа смешался, не зная, что ответить. Ведь на самом-то деле Монтгомери вовсе не убивал Генриха. «Надо же, и он стал протестантом. Что ж, я перед ним в долгу».
– И все-таки, мадам, я не стану участвовать в создании такого документа.
– Как вам угодно, барон, – ледяным тоном ответила королева, слегка побледнев. – Я найду людей, способных это сделать не хуже вас.
И действительно нашла. Уже на следующий день обязанности канцлера перешли от Франсуа к Шарлю де Гизу, кардиналу Лотарингскому. Как и все члены этой семьи, он был фанатичным католиком и с радостью принял участие в создании декларации, название которой говорило само за себя: «Запрет на проведение любых проповедей, ассамблей, богослужений, кроме католических, апостольских и римских». Декларация запрещала отправление любых культов, помимо католического, «под страхом лишения жизни и имущества». Гугеноты ответили на это захватом небольших городов вокруг Ла-Рошели, и война закрутилась заново.
После отказа участвовать в создании декларации Франсуа попал в немилость, хотя королева и не прогоняла его. Как-то, выходя из Лувра, он увидел подъезжающую карету. Из нее появился кардинал Лотарингский и, увидев Франсуа, направился к нему:
– Господин барон!
По лицу де Гиза было заметно, что случилось нечто важное. Он попросил Франсуа вернуться с ним во дворец для разговора.
Они вошли в кабинет Романьяка, и, усевшись в кресла, кардинал начал:
– Прибыл гонец из Мадрида, ваша милость. Ее величество преставилась.
В первое мгновение Франсуа ничего не понял, и у него остановилось сердце.
– Екатерина умерла?!
