многочисленными речушками и ручьями нависали перекинутые мостки. Дома, по большей части деревянные, имели по несколько маленьких слюдяных окошек и традиционно для русских городов были небольшими по площади – по одной комнате на каждом этаже. Знать жила в двух-трехэтажных строениях, беднота – в одноэтажных избах, которые топились по-черному. Вокруг каждого дома имелся большой двор с хозяйственными пристройками, плодовым садом и огородом. Расстояния между дворами старались сохранять побольше – на случай пожара. Димитрия, как и всех иноземцев, поражало огромное количество церквей.
В целом город выглядел как нарядная деревянная игрушка. «Конечно, он не такой современный, как Париж, – думал царевич, – но выглядит гораздо уютнее. Посмотришь на эти бревенчатые терема – и на душе становится теплее».
За дверью кабинета Димитрия послышалась какая-то возня, голоса стражников, потом дверь отворилась и вошел Басманов:
– Беда, государь!
Димитрий оторвался от бумаг и выжидательно посмотрел на него.
– Измена, – чуть отдышавшись, заговорил Петр, – сказывают, боярин Шуйский всем ближним да знакомым своим бает, что не царевич ты, а беглый монах, а маленького Димитрия он, мол, своими очами во гробе видел.
– Это который из них? Василий?
– Он, государь.
– Да, может, слухи это?
– Донос получен от верных людей.
Димитрий сжал кулаки:
– Ах, негодяй, двуличный предатель! Сам убить меня хотел, сам потом в Тулу приезжал и мне царскую печать вручал, а теперь сам же напраслину на меня возводит. Так будет же ему. Прикажи, Басманов, схватить его с братьями, устрою им суд, погляжу, как он при всем честном народе докажет, что я беглый монах и самозванец!
По приказу Димитрия десятого июля был созван Земский собор. Обычно он собирался для решения вопросов государственной важности, но этот стал особенным – на нем решалась судьба Василия Шуйского.
Впервые собор был столь представительным: духовенство, бояре, дворяне, посадские – все были здесь. Проводить его решили в огромной, расписанной фигурами святых Соборной церкви Успения.
Патриарх и высшая знать в легких атласных шубах и высоченных горлатных шапках полукругом сидели рядом с возвышением, на котором стоял трон Димитрия. За ними плотной толпой стояли участники собора. Теснота была такая, что, казалось, и кошке негде было прошмыгнуть. Немного ниже Димитрия на специально возведенном помосте сидел, кусая губы, Василий Шуйский.
Никто из присутствующих не понимал, зачем Димитрий созвал собор. Казнил бы предателя по-тихому, да и дело с концом.
Петр Басманов кратко рассказал о доносе и о том, как князь Шуйский признался, что действительно не раз называл царя самозванцем и призывал к его свержению. Присутствующие ахали и вполголоса возмущались.
Димитрий смотрел на Шуйского, и в душе его бушевала буря, но внешне он оставался совершенно спокойным. Выслушав Басманова, он сказал:
– Что ж, князь Василий Иванович, здесь собрались люди от всей земли русской, расскажи им, каков я самозванец. Сказывай, какие у тебя доказательства.
Шуйский молчал, уткнувшись взглядом в пол.
– Не бойся, князь, говори смело. Умел шептать за моей спиной, сумей и при всех повторить.
Василий сидел, закусив губу, и упорно разглядывал пол у своих ног.
– Говори! – топнул ногой Димитрий. – Сказывай тотчас же, почему считаешь меня самозванцем! Какую поруку за то готов дать?
– Я сам царевича во гробе мертвым видел, – пробубнил Шуйский, не поднимая головы.
– А почем ты знаешь, что то был царевич? – удивился Димитрий. – Ты бывал до этого в Угличе? Приезжал к Нагим?
– Нет, но я видел его в Москве.
– Но нас с матушкой и дядьями отослали в восемьдесят четвертом, мне лишь два года было. Как же ты мог во гробе узнать ребятенка, которого с младенчества не видывал?
– Ну-у, – замялся Шуйский, – все кричали – Димитрия убили, все на мальца этого во гробе показывали, я и не сумлевался.
– Ага, то бишь ты сам мертвеца не узнал?
Василий наконец поднял глаза и развел руками:
– Нет. Все сказывали, что это Димитрий.
– Ты лжешь, князь. Я знаю, многие посадские говорили тебе, что царевич во гробе на себя не похож.
– Не припомню такого.
