– Вот, государь, это Ксения Борисовна, привел, как ты велел.
Димитрий, развалившись в кресле, с интересом разглядывал девицу.
– А ну-ка, – поманил он Годунову, – подойди, покажись.
Но та стояла, закрыв лицо руками, и не двигалась.
– А ты, князь, ступай себе. Благодарствую за службу.
Мосальский снова поклонился и исчез за дверью. Ксения, прятавшаяся за его спиной, осталась одиноко стоять перед царем. А тот, раздраженный ее упрямством, начал терять терпение:
– Руки с лица отыми, княжна. Слышишь?!
Сгорая от стыда, Ксения опустила дрожащие руки. Димитрий подошел к ней, с удовольствием ее разглядывая. Она и в самом деле была редкой красавицей: блестящие волосы цвета воронова крыла заплетены в две толстые косы, большие темные глаза, кроткое, миловидное личико, яркие, изящного рисунка губки…
– Хороша-а, – протянул Димитрий, – любо поглядеть.
Басманов кашлянул:
– Дозволь слово молвить, великий государь.
– Ну? – обернулся к нему Димитрий.
Басманов подошел к нему вплотную и жарко зашептал:
– Не позорь девицу, государь, разве ж это дело? Вот если б ты женился на ней, было бы славно. Она царского семени, ты тоже, ох как было бы любо. Ведь та-то – католичка, и крови хоть и знатной, но не державной.
Димитрий, с трудом сдерживая гнев, вполголоса сказал:
– Не тебе судить о ней, Петр Федорович. Думку твою я понял, и с тем ступай. Прошу тебя, не мешайся в дела мои личные.
– Неможно тебе, великий государь православный, царицей католичку на Москве ставить. Народ такого не простит.
– Ступай! – закричал Димитрий, и Басманов вышел.
«Совсем распоясались, – раздраженно подумал царь, – что ни слово, все поперек. Взяли волю!»
Он вновь воззрился на Ксению, любуясь ее скромностью и красотой. Она стояла перед ним, зардевшись, опустив руки и голову, в ее глазах блестели слезы. Властолюбивое сердце Димитрия дрогнуло: «Надо быть с ней помягче, вон какая перепуганная».
Он улыбнулся и ласково сказал:
– Тебе нечего бояться, княжна. Подними свои дивные глазки, посмотри на меня.
Ксения, дрожа, робко взглянула на царя, а тот рассмеялся:
– Вот видишь, я не сильно и страшный.
Но девушку не обманул ласковый тон Димитрия. Она хорошо помнила, кому обязана смертью матери и брата, задушенного на ее глазах. Поэтому она молча опустила глаза.
– А теперь слушай, княжна. Жить будешь здесь, во дворце. Теперича мне недосуг, а когда будет время, приду к тебе, поговорим. И не бойся, ничего с тобой худого не случится.
Царь обернулся к двери и крикнул:
– Эй, Басманов!
Петр тут же появился на пороге. Димитрий указал на Ксению:
– Отведешь княжну в бывшие палаты Софьи Фоминичны[42], пусть там пока поживет. Кликнешь мамку ее, чтоб с ней пребывала. Палаты замкнешь, стрельцов на стражу поставишь, ключи мне. Вели ни в чем княжне не отказывать, что попросит – лакомства всякие, одежду аль там жемчуга, – все ей нести, но из палат не выпускать.
– Сделаем, государь. – Басманов поклонился сначала царю, потом Ксении и мягко указал рукой на дверь, приглашая ее следовать за ним.
Пришло известие от пана Мнишека: сандомирский воевода не спешил в Москву, жаловался на нехватку средств для долгой поездки с дочерью, благодарил за подарки и просил прислать еще денег. Димитрий, и так уже изрядно потрепавший царскую казну, отправил новое посольство во главе с дьяком Афанасием Власьевым. Царь всерьез опасался, что невеста может выйти замуж за другого, поэтому поручил дьяку организовать в Польше обручение с Мариной, где Власьев представлял бы его, Димитрия.
Ближние бояре качали головами, когда он заговаривал о женитьбе на полячке. Все, как и Басманов, считали ее происхождение слишком низким и, главное, не хотели и думать, что царицей московской станет католичка.
В ожидании Марины жизнь шла своим чередом. Днем Димитрий присутствовал в думе, писал указы, гулял по городу, общаясь с торговцами, ремесленниками, землепашцами, слободскими и посадскими.
Вечером же, питая слабость к роскоши, наряжался в пышные польские или русские одежды и устраивал празднества, причем не стеснялся пировать
