Всю ночь ворочался он с боку на бок, а к утру принял решение: если Женевьева и в самом деле решит выйти замуж, он не будет возражать, напротив, примет отчима по возможности радушно.
За обедом Женевьева завела разговор, которого ждал и боялся Франсуа.
– Милый, ты хорошо помнишь папу? – спросила она, накладывая ему вареные овощи деревянным черпаком.
Прикинув, что мог бы помнить ребенок, Франсуа осторожно ответил:
– Нет, мам, не очень.
– Ты скучаешь без него?
«Да уж, скучаю по самому себе», – с горечью подумал Франсуа. Он снова помедлил.
– Ну-у… да…
– Тебе, наверное, очень не хватает отца, сынок? – продолжала допытываться Женевьева.
«Она так никогда не дойдет до главного».
– Мам, к чему ты все это говоришь?
– Видишь ли, дорогой, – старательно избегая его взгляда, нерешительно проговорила женщина, – я просто подумала, что тебе, наверное, нужен отец…
– Ты что, замуж собралась?
Женевьева залилась краской.
– Ну… в общем-то, могла бы… если тебе это не будет неприятно…
– Ну что ты! Делай, как тебе хочется. А кто он?
– Это один мой старый друг, ты его не знаешь, – с видимым облегчением проговорила она.
Мальчик встал из-за стола и, легонько ткнув Женевьеву локтем в бок, направился к двери.
– Все в порядке, мам, женитесь, коли он тебе нравится.
Франсуа был озадачен. Что это за старый друг такой? Он знал Женевьеву с пеленок, но не мог представить, кто бы это мог быть. Возможно, кто-то из приятелей ее отца? Тогда этот ухажер уже старик, ему за пятьдесят. «Господь милосердный, за что мне это – видеть свадьбу собственной жены?!»
Вечером Женевьева предупредила сына, что в воскресенье придет «тот самый господин».
– Он очень хочет познакомиться с тобой, дорогой.
Что ж, он пройдет и через это. Он будет милым и предупредительным, лишь бы Женевьева была счастлива. Пусть живет, как ей хочется, а он… он потерпит.
В воскресенье после мессы Женевьева с сыном торопились домой. Не успели они переодеться, как пришел гость. Пока мать открывала дверь, Франсуа опрометью бросился наверх, кинулся на постель и замер, переводя дыхание.
Ох… Сейчас он увидит господина, на которого его променяла Женевьева. Впрочем, он несправедлив. Она хранила верность мужу в течение долгих шести лет после его смерти. И все же ревность, как ядовитая змея, притаилась в его душе, отравляя ее.
– Сыно-ок! – услышал он голос матери.
Надо идти. Он глубоко вздохнул и направился к лестнице.
Внизу в тени пузатого буфета сидел высокий широкоплечий господин в бархатном плаще. При звуке шагов он поднялся и шагнул к лестнице. Франсуа взглянул и… почувствовал дурноту. Он судорожно вцепился в перила, чтобы не упасть, попытался что-то сказать, но из пересохшего горла вырвалось лишь слабое клокотание. Мысли метались, и он, бестолково таращась на гостя, понимал лишь одно: перед ним стоял Филипп де Леруа. Он постарел, волосы подернулись легкой сединой, но это, безусловно, был он, живой и здоровый. Так, значит, он не погиб! Франсуа почувствовал, как тяжелейший груз вины упал с его души. Одновременно он ощутил тихую ярость: он так переживал, так мучился, а оказывается, напрасно! Но почему же его друг так неожиданно исчез, почему не дал о себе знать?!
– Здравствуйте, Франсуа, – промолвил Филипп, – давно я хотел с вами познакомиться.
– Мое почтение, господин, – опустив голову, хрипло пробормотал мальчик. Он кое-как овладел собой и теперь лихорадочно пытался привести мысли в порядок.
– Зовите меня Филипп. Я знавал вашего отца, сударь, и даже имел честь называться его другом.
Франсуа решился. Надо, просто необходимо выяснить, что случилось в тот день у казармы.
– Вы мессир де Леруа? Мне папа рассказывал о вас.
– Да, верно, – с явным удивлением протянул Филипп. – Мне очень приятно слышать, что ваш отец вспоминал обо мне.
Немного позже они сидели за столом. Женевьева хлопотала у печи, а Франсуа, с аппетитом поглощая обмазанную патокой вафлю, расспрашивал Филиппа о его жизни.
