Тиха не делился с ним информацией и ничего не говорил ни вербально, ни телепатически. Он предпочитал напоминать о себе лишь в самых крайних случаях, только вел, но на душе все равно становилось легко и спокойно. Уходила нервозная тоска. Никита так сросся с ней, что в последнее время, казалось, и не замечал. Однако теперь, когда ее вдруг не стало, наконец-то понял, в каком на самом деле состоянии прожил все эти месяцы… даже годы.
Иногда тоска отпускала его совсем немного, временами почти растворялась, но чаще сгущалась туманом или даже мутным киселем из черной смородины с комками крахмала. А вот сейчас Никите стало хорошо – едва ли не впервые в жизни. Интересно, люди, уходящие с эмиониками, чувствовали подобное?
Никита читал описание очевидцев: пораженные эмо-ударом люди настолько захлебывались собственными эмоциями, что порой теряли человеческий облик. Однако сам он чувствовал лишь бесконечный покой, безопасность и свободу, которой давно, если не никогда, не испытывал.
«Морок» посветлел, и Никита догадался, что они вышли на поверхность. Цвета, ранее бившие по глазам, стали менее контрастными, слегка приглушенными и теперь просто переливались. Системы они не имели вовсе. В «мороке» иной раз проскальзывали какие-то элементы, но их не удавалось сложить в ясную картину.
После нескольких бесплотных попыток разглядеть радужный мир вокруг на ум пришло объяснение, вернее, догадка: упорядоченность «мороку» придает воля взрослого, причем она обязана быть очень сильной, практически не пробиваемой извне. Наверняка именно Тиха подсказал эту гипотезу, а потому Никита очень быстро перевел ее в разряд аксиом и едва ли не впервые за все время, что он знал Ворона, не ощутил досады и зависти.
Учитывая, сколько человек насчитывала их группа (а все они казались Никите взрослыми и уж точно волевыми людьми), Ворон оказался просто уникальной личностью. Либо он каким-то еще образом сумел подчинить себе «морок». Интересно, а сам сталкер понимал, какие фантастические пейзажи «рисовал»?
Никита понял, что хочет научиться так же. Тиха или он сам внушил мысль о возможности этого при приложении определенных усилий.
«Упорство и труд все перетрут», – повторяла им в детстве мама.
Только для этого пришлось бы очень много времени проводить в Москве, практически в ней поселиться.
Когда Никита на полном серьезе решил не выходить из Зоны, ничего его даже не царапнуло. В реальности давно уже не существовало никого и ничего, способного его удержать.
Тиха сжал пальцы, и Никита на секунду прикрыл глаза, открыв их уже в обычном московском мире, показавшемся ему серым и совершенно обыденным. Впереди виднелся знакомый КПП и суетились выжившие бойцы. Сталкеры расположились на асфальте в отдалении от них. Еще один спецназовец, Дух, учивший Никиту когда-то (очень-очень давно, чуть ли не в другой жизни) стрелять, стоял рядом с ними, скрестив руки на груди, и очень недобро щурился.
Дэн уверенно говорил о чем-то, смотрел мрачно, исподлобья и при этом виновато. Лицо Ворона застыло асбестовой маской, на которой жили только глаза, ноздри и желваки.
– Нет, нет и еще раз нет, – донеслось до Никиты, хотя сталкер говорил очень тихо. – И никакие доводы меня не убедят. Ты здесь не останешься, или я шага не ступлю из Зоны. Хватит с меня первого твоего «визита вежливости».
– Кто-то должен быть связным, – возразил Дэн. – Только я могу жить и в Москве, и за ее пределами без какой-либо опасности для здоровья и психики.
– Можно подумать, ты экспериментировал, чтобы такое утверждать! – Ворон все же перешел на сдержанный рык. Несколько бойцов, стоявших к нему ближе остальных, обернулись, но, опаленные яростным взглядом, поспешили сделать вид, словно нисколько не интересуются размолвкой проводников. – Из нас двоих недельным пребыванием в Периметре могу похвастаться только я. Соответственно мне здесь и выживать.
Последнее слово резануло Никиту слишком сильно: зачем выживать там, где можно жить?
– А смысл? Ты не в состоянии установить с ними контакт. Эмионики до тебя просто не достучатся, а если применят силу… – начал Дэн, но Ворон резко выбросил вверх руку, и тот сразу же замолчал.
– Диня, – вдруг сказал он. Никита ни разу не слышал, чтобы сталкер перековеркивал таким образом имя или кличку напарника. – Услышь меня, прошу. Я пусть и с этой царапиной, и кровопотерей, но успею сейчас тебя вырубить, а Дух поможет оттащить тебя за КПП. А потом я запру тебя в каком-нибудь подвале у Нечаева в ЦАЯ или в нашем доме и буду держать столько, сколько понадобится: пока эта дурь не выползет у тебя из головы. И я прекрасно понимаю: после этого настанет конец нашей дружбы, но… видимо, действительно придется мне ложиться перед КПП хоть живьем, хоть как-то еще…
Дэн смотрел на него долго. Он уже готовился что-то ответить, но вскинул голову и посмотрел на Никиту. Одновременно с этим Тиха отпустил его руку.
Эпилог
