Он хотел бы повернуть обратно, но остатки гордости все еще тлели в душе. Сталкеры вполне могли уже обнаружить его исчезновение, и даже если нет, Никита скорее всего не успеет возвратиться к окончанию своего дежурства. Как он объяснит, где пропадал или почему не разбудил вовремя? Ворон в жизни не поверил бы, будто Никита воспылал к нему доброжелательностью и решил дать отдохнуть подольше, скорее, предположил бы, будто он сам заснул. Выглядеть же в его глазах еще хуже, чем есть, не хотелось.
Еще Никита размышлял о том, решится ли Ворон на погоню. Скорее всего сталкер лишь вздохнет с облегчением, когда не обнаружит его утром. В конце концов, нетбук теперь у него.
«Беляево» оказалось не столь необитаемо, как показалось им днем, и Никита готов был уже пересмотреть собственное утверждение про независимость метро от дня и ночи. Вдоль всей станции по потолку тянулись темно-синие лианы, а на них висели то ли цветы, то ли плоды. Бледно-синий свет отражался от белой плитки на стене и лезвий на рельсах – красиво, зрелищно и пугающе.
Еще хуже оказалось то, что сканер не определял «растения» вообще: ни как флору, ни как фауну, ни как аномалию. Чего можно от нее ожидать, с легкостью сообщил бы Дэн, но его рядом не было.
В конце концов Никите надоело стоять столбом в тоннеле. Стоило уже решаться – либо идти вперед, либо поворачивать назад. Разум подсказывал второе, несмотря на ведро презрения, которое на него наверняка выльет Ворон (причем, гад, ведь ничего не скажет при этом, просто глянет, словно похоронил).
«А и пусть», – решил Никита, обернулся и подскочил на месте как ужаленный, дыхание оборвалось.
Он мог поклясться, будто пара оранжевых глаз ему только почудилась. Сколько он ни вглядывался во тьму, не мог ничего разглядеть, и в очках ночного видения – тоже. Однако теперь он точно знал: обратно он не повернет – скорее, умрет от сердечного приступа по дороге. Костеря себя на чем свет стоит, он встал на четвереньки и пополз по шпалам.
«Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы, – билось в голове. – Ехал поезд запоздалый…»
Детская считалочка неожиданно отвлекла от всех треволнений. Никите даже почудилось, будто он заснул в начале станции, а проснулся уже в конце. Входя в черный зев тоннеля, он обернулся, но снова ничего и никого не обнаружил.
Волосы зашевелились у него на затылке много позже – почти на подходе к «паутинке». Разумеется, это могло оказаться слуховой галлюцинацией, даже скорее всего именно ею и являлось – в кромешной звенящей тишине еще не то почудиться может. Однако Никите вовсе не улыбалось проверять, действительно ли цоканье коготков по рельсам ему примерещилось. Он ускорял шаг, посматривая на сканер уже не столь часто, как в начале пути. В конце концов, какой в том толк, если существует не определяемая им чертовщина.
В инфракрасном диапазоне «паутинка» пылала, как маленький костерок, и Никите совершенно не хотелось проползать под ней, да только другого выхода не было. Существо, преследующее его, решило больше не медлить. Никита мог поклясться, будто слышит уже не только стук когтей по камню, но и шелест шерстинок… или песчинок… или черт знает чего еще. Оглядываться он опасался и как можно скорее нырнул под алые нити. Он стискивал зубы и едва не выл, настолько сильным казался жар. Однако то, что попало в «паутинку», орало и визжало намного сильнее.
Наверное, если бы Никита обернулся, то мог бы оценить зрелище или попробовать идентифицировать мутанта – вдруг новый, не известный ранее вид? Пожалуй, впервые в жизни любопытство предало его. Оборачиваться не хотелось, даже если в перспективе светила Нобелевская премия.
«Коньково» освещал небольшой костерок. Всполохи живого огня отбрасывали на потолочный свод замысловатые тени. Дым тоже поднимался к потолку, а затем разделялся на струи и утекал в стороны входов.
Никита вначале глазам не поверил. Уж слишком неожиданной показалась ему такая картина. Разглядеть сидевшее у костра одинокое существо не представлялось возможным, но по очертаниям оно походило на человека: высокого, широкоплечего, в черном длинном одеянии. Он сидел ссутулившись, опираясь на широкий меч и низко опустив голову.
«А не схожу ли я с ума?» – подумал Никита. Затем на смену этой мысли пришла другая – про «иллюз», ведь пораженным этой аномалией мерещится невесть что.
Однако, понаблюдав за существом некоторое время, он отогнал предположение подальше, пока не успел запаниковать: во-первых, сканер определял «иллюз» без проблем, во-вторых, Никита вовсе не чувствовал себя в подавленном настроении, а в-третьих, сидящий на станции человек образом больного воображения не являлся. Не могут быть галлюцинации и визуальными, и слуховыми одновременно! По крайней мере Никита верил в это.
Костерок потрескивал, временами выкидывая вверх снопы ярко-оранжевых искр. Те казались маленькими звездами в ночном небе, но тухли почти сразу. Когда человек повернулся в профиль, Никита ожидал увидеть загнутый птичий клюв, но маски на нем не оказалось. Пламя подсвечивало самое обычное лицо с большим лбом, выдающимся носом и подбородком.
Он мог оказаться обычным сталкером, забредшим в метро, но Никита чувствовал и откуда-то знал, что перед ним тот самый убийца.
Когда маньяк поднялся и прошел взад-вперед возле костра, по метро прокатился очень знакомый стук. Никита мог отдать на отсечение собственную ногу: именно его он слышал в тоннеле, когда бежал из офиса.
Рука легла на кобуру, в которой притаился «Чиж», однако Никита почти сразу отказался от намерения попытаться убить маньяка. Он не так уж и хорошо стрелял, а тут темнота, расстояние, да еще и оторопь с неуверенностью – рука неминуемо дрогнет, и он не только промахнется, но и выдаст себя.
