Принц и Виски

колебались, разделяясь на несколько и снова сливаясь в единую сверкающую обводку. А затем «помехи» прекратились, и через лицо Регины проступило другое, незнакомое. Даже без судорожного вздоха Ксавьера нетрудно было догадаться, кто перед нами. Но хотя стояли мы совсем близко, я никак не могла ухватить черты Имельды. Неуловимые, как текучая вода, они постоянно менялись.

В центре круга сейчас стояли сразу обе – Регина, с тем же бесстрастным отсутствующим видом, и древняя ведьма, – как наложившиеся друг на друга картинки, когда из-за брака печати из-под верхней, яркой и полноцветной, проглядывает нижняя, неотчётливо-призрачная.

– Ты! – вырвалось у Варлога.

Регина-Имельда медленно повернулась к нему, одновременно поднимая руки и бормоча что-то низким напевным речитативом. В здание ворвался ветер и принялся раскачивать светильники и диско-шары, трепать подолы гостей, гонять туда-сюда салфетки и буклеты Эльзы Санкёр, закручивая их спиралями. Всё замельтешило, заискрилось, в воздухе запахло озоном, а в центре зала прямо из паркета начала расти… башня.

Камень за камнем собирался фундамент, ползли вверх стены, взметались перекрытия. Она вытягивалась этаж за этажом, пока не просунулась в дыру в куполе, проткнув острым шпилем небо. А вокруг уже возникали другие постройки. Едва различимые контуры быстро набирали плотность, объём и текстуру, проявляясь сквозь толщу времён кузницей, прачечной, конюшней и прочими дворовыми помещениями. Точь-в-точь такие были на иллюстрации в дневнике Имельды.

И когда последний камень, последнее бревно, последнее стёклышко встали на место, все увидели, что мы находимся во внутреннем дворе замка, оставаясь при этом каким-то непостижимым образом в бальной зале ратуши. Над головой сияли острые сколы купола, и в то же время я понимала, что нахожусь не в здании и даже не в городе, а за несколько миль от него.

Гости испуганно озирались, дамы придерживали шляпки и раскачивающиеся от магического ветра украшения. С громким хлопком Имельда соединила ладони над головой, и собравшееся в них свечение начало по кусочку разлетаться в толпу. Люди охали и пятились, стараясь удержаться на ногах, когда сиреневый дымок ударял в грудь, а когда снова поднимали глаза, через их тела уже просвечивали предки в старинных одеждах. Только лица не теряли осмысленность, как у Регины. Наверное, Имельда не смогла бы проявить всю полноту сил, если бы делила сейчас с ней поровну сознание.

И хоть я видела, что происходит с другими, не была готова, когда очередной сияющий комок устремился ко мне, и мир потонул в лиловой вспышке. А придя в себя, вдруг почувствовала, что в себя пришла не только я. Кто-то ещё в меня пришёл. И вообще я больше не я, вернее, больше, чем я. Прекрасно помнила своё имя и последние семнадцать лет жизни, только наряду с ними помнила и чужие двадцать пять – женщины по имени Роуз Финварра. И разделяла с ней не только память, но и гнев, горечь, ярость – против того, кто озирался в центре круга под мрачными взглядами людей, открывших ворота его отряду шесть столетий назад.

Осознав, что произошло, Варлог принял прежний высокомерно-ленивый вид, словно не он, а кто-то другой стоял сейчас в плотном окружении врагов.

– Вот, значится, какое Кольцо подсобило наложить чары в прошлый раз. – Он небрежно кивнул на сияющий контур на паркете, сквозь который пробивались одуванчики. – Травы и заклинание?

– Травы и заклинание, – подтвердила Имельда двойным голосом – своим и Регининым. – Да по частице жертвы с каждого из нас. Во имя блага общего.

И слова эти всколыхнули что-то внутри, потянув ниточку чужой памяти…

Глаза миледи подымает на скрип двери и мне спешит навстречу.

– Принесла?

Склонившись перед ней и лордом, бутыль с корзиной отдаю.

– Здесь то, что ваша милость указали: для смеси травы да по капле добровольной жертвы.

А в памяти встают все те, кого хотим с ней защитить, и те, кого всю жизнь мы знаем: не колеблясь, вверяет каждый длань мне, не морщась, смотрит, как надрез вскрывает палец, и капля приземляется в сосуд, с десятками других внутри мешаясь.

Бутыль, корзину леди отставляет и за руки меня в волнении берёт.

– Ах Роуз, не счесть тех добрых дел, что нам ты сотворила! Позволь и мне в знак нашей славной дружбы за благо благом отплатить.

Глаза её чисты и будто смотрят в душу, а пальцы источают свет. И свет тот проникает в кожу, в кости и достигает средоточия существа, где получает отклик, меня до края наполняя ощущением силы, способность обращая в дар.

– Теперь ступай, – и отпускает руки, но свет внутри от днесь навеки мой. – Готовься, скоро всё начнётся.

Иду я к выходу, но мешкаю в дверях.

– И вы, миледи, не забудьте: по капле жертвы с каждого, – киваю на бутыль.

Взгляд, полный грусти, устремился к мужу.

– Иное спрошено с меня, – короткий вздох. – Во имя блага общего.

А позже во дворе со всеми враждебное встречаю шествие. Оружие их пахнет смертью, а командир пьян от победы, забывши напрочь