Шея вдруг стала деревянной, так что он с трудом повернул голову.
— Давно тебя ждала, а ты все не шел. Неужто забыл?
В оцепенении он смотрел на хрупкую фигуру в белом, как туман вокруг, платье, на пальчики ног, сбивающие серебристую росу, вглядывался в бездонную глубину глаз, в нежные очертания губ. Он узнавал и не узнавал знакомые черты.
— Что же ты молчишь? Ведь узнал же? Узнал?
Криницын по-медвежьи завыл, пытаясь разлепить сомкнутые судорогой губы. Не выходило. Она проследила за его потугами и рассмеялась серебристым холодным смехом.
— А ведь ты погубил меня. Сперва пожалел, а потом погубил. Овладел мной беззащитной, а потом испугался. — Русалка поднесла к лицу белые хрупкие пальчики. — Помнишь, как я умоляла тебя, чтобы пожалел меня? А как безжалостно ты волок меня к воде? Неужто не помнишь? Видишь, не заживает никак в том месте, куда ты ударил камнем. Он веслом, а ты камнем.
На жемчужно-белой коже зиял провал, как будто это место было измазано сажей.
— Видишь, кровь все не смывается? — Она потерла рану. — Больно было, страшно, а теперь еще и холодно. — В голосе ее послышалась мольба: — Согрей меня, пожалей, как тогда. Приголубь меня, горемычную, раньше времени с солнышком расставшуюся. — Прозрачные слезинки скатились по щекам. — Пожалей, миленький. Ведь я молодая совсем была, еще и не жила вовсе, радости в жизни почти не видела, а ты меня…
Она протянула к нему тонкие руки, прижалась всем телом, и он почувствовал, как зимняя стужа заползает в сердце. «Жить, жить», — застучало в виске. Наконец с хриплым рыком он стряхнул ее с себя, но вскочить не успел.
— Ах вот ты как? — Ее лицо исказилось ненавистью. — Я думала, ты раскаялся, хотела тебя пожалеть, а если так…
Криницын судорожно припоминал слова молитв, торопливо каялся во всех прегрешениях, просил заступничества у святых и Богородицы. И не верил, что все наяву, и проклинал собственную глупость, а заодно это озеро и Бороздина. И немедленно раскаивался в проклятиях.
Он рванулся из последних сил, выскользнул из ее объятий, бросился в озеро и поплыл прочь от проклятого берега, подвывая и всхлипывая от ужаса. Но вода вокруг закручивалась водоворотами, тянула вниз, не давала грести. Ноги цепенели, сил почти не осталось. Он сопротивлялся все безнадежнее, все слабее…
— Молодой какой! — Худая особа лет сорока в соломенной шляпке с бантом с бесстыдным любопытством рассматривала утопленника.
— Следователь, говорят, человек в губернии известный. — Собеседница соломенной шляпки, пухлая приземистая дама, держала в одной руке собачку, а другой крепко сжимала локоть пузатого господина в клетчатом пиджаке, вероятно, супруга.
— Вчера в честь праздника в усадьбе Бороздина гуляния были, вот и этот господин тоже из гостей. Пьяный небось и потонул, — подхватила еще одна дама, на сей раз в шляпке с розочками. — Мне по секрету рассказывали, какие там распутства творятся! — Она закатила глаза.
— Кто же его выловил? Нашел-то кто? — Соломенная шляпка была недовольна, что все вокруг осведомлены лучше ее.
— Утром к берегу прибило, а заметили те господа, что томятся возле околоточного.
— Теперь точно затаскают. — Пузатый в клеточку ехидно ухмыльнулся.
Околоточный Севрюгин, выставив перетянутый портупеей живот, грозно оглядывал публику, но разогнать народ не пытался. Пущай поглядят, дело понятное. Покуда начальства нет — можно.
Наконец на вершине косогора показался казенный экипаж, из которого выскочил высокий господин и, оскальзываясь на не просохшей от росы траве, поспешил к берегу.
— Помощник следователя Леонид Львович Гусятинский, — торопливо представился он и тихо, чтобы не слышали зеваки, добавил: — Правда ли, что самого Сергея Петровича выловили?
— Истинная правда, — вздохнул околоточный. — Уж я бы не перепутал. Аккурат год назад на этом самом берегу мы с ним дело об утоплении расследовали. Как раз на Ивана Купалу.
— Какое дело? — Господин Гусятинский снял шляпу и с явной робостью бросил взгляд на торчащие из-под мешковины синие босые ступни.
— Громкое дело. — Севрюгин от сознания собственной важности еще пуще выкатил живот. — Сперва все подумали, дескать, утопилась от несчастной любви, с девицами такое случается, особенно которые деликатного сложения. А Сергей Петрович, покойник, царствие небесное, возьми и докажи в одночасье, что девицу ту убили. Полюбовник ее утопил, Залесский. Неужто не помните?
— Я всего четыре месяца, как в здешний уезд переведен, — виновато улыбнулся Гусятинский.
— А-а. Видный был господин, на дочке самого помещика Караваева жениться собирался.
— Да как же? — очнулся помощник. — Ведь на Надежде Николаевне Сергей Петрович женат. Был, — добавил он после секундной паузы.
— Так это уже потом. — Севрюгин махнул, здоровенной, как лопата, рукой. — А тогда господин следователь, можно сказать, в самый день оглашения помолвки этого Залесского под арест заключил. Такой скандал был — даже в газетах писали. А посвататься господин Криницын потом уже изволил. Супруга, бедняжка, поди и не знает ничего?
— Должно быть, не знает, — покачал головой и Гусятинский. — Ведь три месяца всего как повенчались! Это что же выходит — год назад у Надежды
