демона, Бога, чтобы тот забрал его с креста. И теперь она хотела, чтобы он убежал либо избавился от молодежи в ее доме. Он не был уверен, чего именно, но у него были веские причины сделать и то, и другое.
От мысли, что есть шанс прожить гораздо дольше, чем пару часов, у Люка перехватило дыхание. Он даже потерял равновесие, и ему пришлось упереться одной рукой в грязный пол.
Ситуация резко изменилась, и, осознав это, он содрогнулся. Словно электрический ток пробежал под кожей. Веки дрогнули, мышцы напряглись. Он почувствовал себя легким как гелий и быстрым как заяц.
Люк не мог припомнить, когда у него были подобные ощущения. Будто на земле уже не было такого места, куда бы не мог добраться его разум, и куда бы его не могли донести ноги. Он был сильным. И свободным.
Казалось, что до сего момента он и не просыпался по-настоящему. Голый, грязный, израненный и уставший жить от мига к мигу. И тут он понял, что давно сдался. Люк плыл по течению. Сбитый с толку. Инертный. Бесполезный. Его прежнее «я» было хрупким и иллюзорным, старый мир – серым. В критические моменты он колебался, испытывал неуверенность в себе. Деморализованный, давно зачах, и навсегда. Он понял это. Осознание пришло очень быстро. Вся его жизнь до сего момента была нелепой и абсурдной.
Но теперь он хотел жить.
Если он проживет еще несколько минут, каждый миг его жизни будет наполнен ликованием. Каждое произнесенное слово будет иметь значение. Каждый съеденный кусок и сделанный глоток будет даром. Его спасение и станет настоящей жизнью.
Люк улыбнулся сам себе. Он не собирался сдаваться. Снова вспомнил тех, кого любил, кого не хотел больше разочаровывать, тех, ради кого хотел жить. Память вернулась к нему, только сильнее и яснее, чем когда-либо. Перед ним возник образ его собаки. Маленькое доверчивое существо смотрело на него, моргая белоснежными ресницами, из прохода мрачной крошечной кухни. Он улыбался и беззвучно плакал одновременно.
Он снова для себя что-то значил. Наблюдать за приближением собственного конца, испытывая постоянный страх, было невыносимо. У него были руки и ноги, которыми он мог двигать. Чувства, благодаря которым он переживал чудо своего существования, каждый его миг. Он тихо рассмеялся сквозь слезы.
Эта троица думала, что сможет отнять у него жизнь. Люк вспомнил про ружье и кинжалы. Это же подростки. Дети. Наверное, их даже не посадят, в силу возраста. Сможет ли он причинить им вред, если дело дойдет до этого? Внезапный укол совести вызвал у него стон. Но для совести было не то время и не то место.
Люк встал, подошел к окну и посмотрел на перевернутый крест, упавший на траву.
Просто это был мир, в котором одни превалировали над другими. Бескомпромиссная эра. Чужие настойчивые желания разъедали его и подавляли, так было всегда. По воле тех, кто мучил его всю жизнь, он пришел за расплатой сюда, в мир, созданный ущербными для ущербных, в великую эпоху патологии. Он поклялся себе, что если переживет это утро, всю жизнь посвятит борьбе.
Больше он не будет ни на кого полагаться. В этом мире каждый за себя. Не он сделал его таким. Он сопротивлялся, но устал быть жертвой.
– Жертва, – прошептал Люк. – Жертва.
Произнести его было все равно, что лизнуть батарею. Он стал жертвой самого себя. И с него довольно. Он умрет здесь, если не уничтожит их всех. Теперь он жил настоящим и знал, что это значит.
«Смогу ли я убить? – спросил он себя, и внутри все перевернулось. – Узнаю ли я себя после этого?» Это не фильм ужасов. Ему действительно придется вонзить нож в человеческую плоть.
Люка затрясло. Может, он должен просто бежать и прятаться, бежать и прятаться, и надеяться?
Нет. Они бросятся за ним в погоню.
Люк посмотрел на потолок. Он должен посыпать солью обиталище этих тварей. Ему придется отправиться в красное, жаркое, безумное место внутри себя. Место, где он обитал, когда напал на пассажира в метро, когда сбил бедного Дома с ног. Ему нужно найти место внутри себя, где можно бить, крушить, ломать. Показывать средний палец водителям, не притормаживающим перед пешеходами на перекрестках. До зубного скрежета ненавидеть социопатов, с которыми приходится работать. Жалкая ярость, уничтожившая его имущество и мебель, обернувшаяся против хамства и грубости в общественных местах, всегда кипела внутри, готовая вырваться наружу. Надо нажать на газ. Прямо сейчас. От этого зависит его жизнь. И он должен оставаться внутри этого жаркого красного обиталища инстинктов и ярости, пока либо он, либо они не будут мертвы.
Это немыслимо, но другого выбора нет.
Но этого не произойдет. Он не представлял, как можно поменяться с ними местами. Внезапно стать жестоким и непреклонным.
Люк закрыл глаза. Представил их жуткие накрашенные лица. Торжествующие, умышленно идиотские улыбки этих сильных, целеустремленны, жестоких людей. Они были недоступны его пониманию. Но почему они должны жить, а он нет? Почему?
Они заслуживали смерти. Он хотел, чтобы они умерли. Хотел, чтобы их молодая, но уже отравленная кровь пролилась, и эта мерзкая часть мира была стерта с лица земли. Кровь и почва. Да, они были правы. Рагнарок наступал быстро, но не так, как они того ожидали. Они получат свою кровь и почву.
Люк прикрыл наготу маленьким грязным платьем. Оно пахло ржавчиной. Потом надел венок, как того хотела старуха.
