заблудшую душу.
– Вот-вот!
– Мы сами разберемся с жертвой, – внезапно заявила Бируте с неожиданной твердостью в голосе. – Сделаем все, как надо, князь.
– Сами так сами, – покладисто согласился Миндовг.
– И еще… – юная княжна немного замялась. – Я бы хотела… хотела бы пойти на могилу сестры одна.
– Ну… ежели супруг отпустит, то… Не имею ничего против.
Властелин Литвы заливисто расхохотался и подогнал коня.
– Отпустишь? – с грустью спросила Бируте.
– Да.
Так и вышло. Княжна пошла на могилу одна, Миндовг и Довмонт дожидались ее в дубраве. Дюжие стражники в кольчугах и при мечах ошивались неподалеку. Бируте вернулась быстро, и уже все втроем пошли к жертвенникам – серым плоским камням, что располагались близ старого дуба. Если б на литовских землях когда-то стояли непобедимые римские легионы, то верное, этот дуб помнил бы и их. Впрочем, тогда вся история этих – и не только этих – мест пошла бы совсем по-другому.
Седой и сутулый старик криве вместе со своими помощниками уже дожидался визита высоких гостей. Первым делом принесли жертву Диевасу, отцу всех богов, потом Перкунасу и богиням – Земине, матери-земле, и Велионе, хранительницы душ мертвых. Богам достались белые петухи, богинями – черные поросята.
Взяв острый нож, старый жрец ловко отчекрыжил петухам головы, поросятам же всадил лезвие прямо в сердце, так, что не было почти никакого визга. Алые капли упали на жертвенники, и жрец, воздев окровавленные руки к небу, призвал милость богов.
– Дуй, ветер! Шумите, деревья!
Игорь-Довмонт вздрогнул: под эти возгласы принесли в жертву Ольгу! По-настоящему принесли – взрезали живот и вырвали печень.
Впрочем, все это вполне могло и привидеться. Ну, не может так быть в двадцать первом веке, чтоб людей так вот, запросто, резали… словно жертвенных поросят или петухов.
– Дуй, ветер!
– Шумите, деревья!
Слова криве подхватили и его молодые помощники-жрецы. Откуда-то взялись и вайдилутес – юные девственницы жрицы с распущенными волосами, в белых развевающихся одеждах. У каждой в руках была крынка с молоком. Молоко наливали в глиняные блюдца, поставленные у самых корней могучего дуба. Налили… завели хороводы и песни.
– Дуй, ветер!
– Шумите, деревья!
– Выползайте, священные ужи!
Словно бы услышав жриц, из-под корней дуба и в само деле выползли два залтиса – ужа. Выползли и сразу же поползли к блюдцам. Знали – куда.
Шел пятый день тризны. Правда, уже не для всех, а лишь для близких родичей, для гостей. В трапезной уже накрыли столы.
– Иди, Даумантас, – спешившись, бросил Миндовг. Поводья его коня вмиг подхватили слуги. – Ты же, милая княгиня, пойдешь со мной. Я возглашу тебе волю мой погибшей жены и твоей старшей сестрицы. Также ты увидишь детей. Племянников. Славные мальчуганы. Юрате так не хотела, чтоб их воспитывал чужой человек. Ну, идем же, Бируте!
Все это очень не понравилось Довмонту. С чего бы это отпускать юную да еще и беременную супругу с этим бородатым чертом, не внушающим никакого доверия?
– Я пойду, – оглянувшись на мужа, княжна упрямо набычилась. Игорь знал этот синий взгляд исподлобья. Когда так сверкали глаза, значит, выступать против нечего было и пытаться. Упрямые, что тут сказать! Что Бируте, что Оленька. Уж что вобьют в голову – ничем не выбьешь.
– Не беспокойся, – Миндовг покровительственно похлопал гостя по плечу. – Я просто не хочу зря пугать детей. Они ведь тебя не очень-то знают.
Не хочет пугать детей, надо же! Игорь скривился – на себя б сначала посмотрел, черт бородатый!
– К тому же Юрате и впрямь хотела что-то передать своей юной сестричке, – между тем продолжал великий князь. – Понимаю, что ты все равно узнаешь, но… Пусть она выслушает это одна. Такова уж воля умершей.
– Что ж, – глянув на Бируте, Довмонт повел плечом. – Пусть так и будет. Я здесь подожду, во дворике.
– Как знаешь.
Дворик… Уж скорее – дворище. Широкие и массивные ворота, много хозяйственных построек, каменных – на века. Высоченные башни, по всему двору – штабеля кирпичей и досок, ошкуренные бревна, груды приготовленных для строительства камней.
Бируте все это хорошо видела сверху. С верхней площадки главной башни, куда ее привел бывший король.
