Порывисто передохнув, Меган кивнула. Она давно уже вывела для себя истину, повествуемую сейчас Холлом, и одними сексуальными фантазиями дело наверняка не ограничивается.
– И сексуальные мысли – лишь самое начало того, почему наша способность читать мысли друг друга обернулась бы катастрофой, – будто по подсказке, продолжал Холл. – И я говорю не только о способности читать
– Типа, когда говоришь подруге, что тебе нравится ее новый наряд, когда на самом деле он тебе претит.
– Именно. Ты можешь доказывать, что мы говорим это хотя бы на правильных основаниях. Но то, о чем твержу я, куда хуже. Люди, желающие смерти другим. Жены, узнающие, о чем на самом деле думают их мужья, когда притворяются, что слушают их, и наоборот. Супруги, постигающие скабрезные подробности былых измен, как реальных, так и нафантазированных. Подчиненные,
– Ужасно удручающая картина, – заметила Меган. – Но не могу оспорить ничего из сказанного тобой. Когда ты узнал мой любимый сорт мороженого, и я всего на секундочку подумала, что ты можешь читать мои мысли, я запаниковала. Ты мне нравишься, Ник – может, даже очень, – но люди устроены не так, чтобы подпускать к своим святая святых хоть кого-нибудь. Мне кажется, я не фанатичка и вела добрую жизнь, но секреты есть у каждого. Как ты сказал, сексуальные фантазии, постыдные моменты, мысли и поступки, отнюдь не внушающие гордости.
Холл неспешно кивнул.
– Так что если эта способность меня не покинет и весть о ней разойдется, я стану парией. Никто из тех, кого я могу прочитать, ко мне и на пушечный выстрел не подойдет.
Меган опустила глаза. Как ни дорог он ей стал за такое короткое время, если б он мог читать ее каждый заветный помысел… Одно лишь это предположение заставило ее содрогнуться.
– Пожалуй, наш биологический вид просто не создан для полной откровенности, – проронила она.
– Так что эта способность может сделать меня устрашающим, но это как проклятие Мидаса, которое на первый взгляд кажется благословением…
Оба примолкли, на несколько минут оставшись наедине со своими мыслями, пытаясь насладиться дорогим обедом, стывшим на тарелках. Наконец, Холл вымолвил:
– Ну, раз уж я поверг нас обоих в уныние, мне же и следовало бы упомянуть, что наш вид отнюдь не безнадежен. Нечего и говорить, что заодно я прочел массу позитивных мыслей и эмоций. Бескорыстие. Люди откладывают свои дела, чтобы сделать приятное, помочь или удивить друг друга. Преданность детей или родителей. Щедрость и сострадание. Все это я тоже прочел. Частью это липа для виду, но по большей части все реально.
– Так позитивные мысли перевешивают ядовитые?
– Этот эксперимент я вообще-то не проводил, – рассмеялся Холл. – А большинство мыслей нейтральны. Знаешь, вроде «интересно, а будет завтра дождь?». Но, независимо от доброй воли, которая может проистекать от чтения позитивных мыслей друг друга, ничто не может умерить полнейшую катастрофу, которую способно спровоцировать чтение мыслей.
– Ага. Мне кажется, что если б каждый мог читать мысли наподобие тебя, общество за считаные часы разлетелось бы в клочья. Наверное, его растерзали бы голыми руками и зубами.
Они примолкли. Меган огляделась, окинув взором остальных посетителей ресторана, приятно трапезничающих в компании других в нерушимой уверенности, что их внутренние мысли и чувства, равно как и внешнее выражение этих мыслей и чувств, могут быть диаметрально противоположными, а никто и не догадается. Если надо, то на все сто восемьдесят градусов.
Если когда-нибудь эти стены рухнут, цивилизация от них почти не отстанет.
– Я ни капли не сомневаюсь, что ты права, – угрюмо проронил Холл. – Мы уже подрастеряли изрядную часть приватности. Камеры повсюду, и все поголовно стали нарциссами. Наше поколение выросло в уверенности, что все хотят, чтобы мы «твитили» каждую свою мысль. Мы ждем не дождемся возможности запостить в «Фейсбук» фотки свидания, даже не дожидаясь, когда оно закончится. Или податься на реалити-шоу, чтобы выставить напоказ каждую грань собственной жизни. Или заслать друг другу по мобильнику фотки в обнаженном виде, которые в конечном итоге увязнут в киберпространстве на веки вечные. Частной жизни в том смысле, как ее знали наши родители, не осталось и в помине… Но мы еще имеем над этим хотя бы
