— Но просто войти сюда они могут, я верно понимаю? Не сквозь стену, а просто в дверь. Если будет открыта.
— Это они могут, вы правы. Но обычно не заходят — не любят закрытых пространств. А если голодный дух все-таки попадет в какое-нибудь помещение, то скорее всего уже не сможет найти дорогу обратно. Плохо ориентируются, понимаете?
— А кто они вообще такие? — спросил Данилюк. — Чего им от меня надо-то было?
— Да не от вас. То есть — не конкретно от вас. Голодные духи — это, молодой человек, наши же с вами собратья по несчастью. Такие же призраки, когда-то бывшие людьми. Только деградировавшие до скотского состояния. Теперь вся их жизнь, все их существование — ловить других духов и… кушать. Такая вот у них жизненная колея, простите за выражение.
— Ого, — только и смог произнести Данилюк. — Не позавидуешь.
— И не говорите, молодой человек. И не говорите.
— Это, выходит, они… какая-то нечистая сила? Или что? Священников они боятся, так?
— Не всех, к сожалению, далеко не всех, — покачал головой Тряпочкин. — В церкви люди тоже очень разные, и на большинство из них голодным духам начхать. Но встречаются иногда и такие, как отец Амвросий… подлинные старцы. От них нечисть действительно шарахается, как от огня. Но таких сейчас мало… да и всегда было мало.
Квартира, в которую вломились Данилюк и Тряпочкин, была обитаема. Хозяева сейчас, понятно, крепко спали — причем прямо здесь, в двух шагах от беседующих призраков. Тряпочкин их игнорировал, да и Данилюк уже привык не обращать на живых внимания. Из любопытства он просунул руку сквозь одеяло и сказал:
— Порфирий Михалыч, давайте проясним один момент. Мы ведь с вами мертвы, верно? Я ничего не путаю?
— Само собой, юноша, — доброжелательно ответил Тряпочкин. — Мертвы, как дронт. Я уже довольно давно, а вот вы, как я понимаю, совсем недавно.
— Всего несколько часов, — мрачно ответил Данилюк. — Этим вечером дуба дал.
— Что ж, сочувствую. В таком молодом возрасте это всегда печально.
— Да-да, разумеется. Но я что хочу спросить — если мы уже мертвы… что эти голодные духи нам могут сделать? Во второй раз же мы не умрем?
— Во второй раз, безусловно, не умрем.
— Тогда что произойдет? Если они нас… э-э… скушают.
— Не уверен точно, — задумчиво ответил Тряпочкин. — Сам я этого своими глазами не видел, а те, кто видел — уже никому не расскажут. Мне доводилось встречать тех, кого они не доели, но, сами понимаете, не тех, кого сожрали целиком. Однако я слышал, что после этого все заканчивается.
— Что все? — не понял Данилюк.
— Все. Вот это. Наше с вами нынешнее существование.
— То есть… совсем?.. Исчезнешь окончательно?
— Нет-нет, не совсем окончательно, конечно… Просто перестанешь быть призраком и… отправишься на следующее рождение.
— То есть… реинкарнация? — уточнил Данилюк. — Это так называется?
— Ну… в общем, да. Родишься заново.
— Так это же хорошо. Хорошо ведь? — усомнился Данилюк.
— Ну кому как. Ты ведь не оживешь, а переродишься. И при этом потеряешь память. Снова придется учиться говорить и ходить на горшок. Если вообще родишься человеком, а не тараканом каким-нибудь. Лично я предпочитаю еще немного пошастать. В доле призрака есть свои приятности, знаете ли.
— И долго это шастанье будет продолжаться?
— Это уж как получится. Обычно быстро заканчивается. Но некоторым удается протянуть довольно долго.
— Насколько долго?
— Знаете, кем я был при жизни, юноша? — хитро прищурился Тряпочкин.
— Кем?
— Коллежским асессором.
— Кем?.. Кем-кем?! — дошло до Данилюка.
— Вот именно. Ваше высокоблагородие, так сказать. Я уже больше ста лет в таком вот виде.
— Ничего себе, — подивился Данилюк. — А много вообще на свете таких вот, как мы?
— Бродячих призраков-то?
— Ну да. Не все же после смерти вот так… шастают? Тогда бы призраков вокруг было больше, чем живых… а я за день видел всего нескольких.
— Вы правы, юноша, мы с вами и нам подобные — исключение из правила. Почти все умершие сразу или почти сразу уходят на ту сторону. В загробный мир. Либо кто-то за ними является, провожает, либо сами уносятся.
