забирая с собой остатки куража. Ох, зря она это сделала. Нельзя так с мальчишками. Ни с взрослыми, ни с детьми.
— Ты дуешься? — спрашивает она вполголоса. И, не дожидаясь ответа, добавляет: — Извини.
— П-попа у т-тебя красивая. В-вот так вот, — мечтательно отзывается мальчишка.
— Да-аааааа! — тянет Акеми, и оба смеются.
Пару минут спустя девушка вовсю трудится с мочалкой над ойкающим Жилем.
— Не вертись! Мыль пока свою дурную голову! — ворчит Акеми. — Ещё один поворот — и я порежусь об твои рёбра! Чего ж ты тощий такой… А грязи сколько!
— Щеко-о-отно! — вопит мальчишка, захлёбываясь смехом.
После помывки оба устраиваются спиной к спине на краю маленького бассейна. Акеми как никогда тянет поговорить.
— Жиль, я давно спросить хочу.
— Сп-прашивай, — расслабленно отзывается он.
— А ты точно ответишь?
— В-вот спина у тебя уютная. Тёплая.
— Ясно. Не захочешь — не ответишь. Жиль, откуда у тебя шрамы?
Он долго молчит, и Акеми решает, что ответа не дождётся.
— Я п-почти не помню.
— А семья?
— Я один. Н-наверное, я сирота. М-меня отец Ксав-вье растил.
— Это я знаю. А почему ты от него ушёл? Жил бы при Соборе, бед не знал.
На этот раз пауза, разделяющая вопрос и ответ, ещё длиннее.
— А т-ты почему б-без мужика до сих пор?
— А не хочу, — фыркает Акеми.
— В-вот и я не хочу.
— А чего хочешь?
— Чт-тобы т-ты перестала в-видеть то, о чём сп-прашиваешь.
Она оборачивается, смотрит на его согнутую худую спину. Кожа настолько сильно обтягивает рёбра и позвонки, будто они вот-вот её проткнут. Уродливые шрамы тянутся с щеки на шею и плечо, раздвоенным языком лижут левую лопатку. И — пожалуй, впервые за время их знакомства — Акеми всерьёз задумывается, что же с ним произошло. И прекрасно понимает, о чём Жиль просит.
— Я тебя вижу куда лучше, чем их. Они мне никогда не мешали.
— В-врёшь, — грустно отзывается он.
— Не вру. Просто я лет на девять тебя старше. Это кое-что меняет, — вздыхает Акеми. — Давай-ка вытираться и наверх, спать. Мне ещё утром рыбу надо засолить.
— К-какую рыбу?
— Я тебе не сказала. Я в море ходила. Советник Каро убил Онамадзу. Я помогала тушу разделывать, вот мне и дали с собой, сколько унесу.
Акеми встаёт, идёт в раздевалку за старенькими простынями, которые жильцы используют как полотенца. Одну бросает Жилю, другой вытирается сама. Когда она одевается, мальчишка трогает её за плечо.
— Т-ты грустная.
— Ты тоже что-то не весел.
— Мне в-важнее ты. В-вот так вот.
Акеми расправляет закатанные по локоть рукава свитера, кладёт на место мочалку, вешает простыни на просушку.
— Знаешь, Жиль… Без Онамадзу море осиротело. Хоть моряки и поговаривают, что, скорее всего, Онамадзу был не один… я чувствую, что они неправы. Я очень люблю море. А сейчас мы будто отняли у него что-то важное.
В праздничный день в Соборе душно и многолюдно. В толпе прихожан заметно оживление, то тут, то там пробегает шепоток. Вероника Каро рассматривает блики света, играющие над амвоном, и слушает голос отца Ланглу, царящий в храме. Время от времени она закрывает глаза, чтобы почувствовать, как сильный и раскатистый голос Ксавье заполняет пространство Собора, окутывает её и устремляется ввысь, под своды. Вероника жадно впитывает каждое слово и ощущает себя счастливой и лёгкой. Она вспоминает картинки из книг и представляет себе летящую птицу — большую, быструю, скользящую по бескрайнему простору воздуха. Сильные крылья птицы будят ветер, и Вероника подставляет лицо потоку свежего воздуха.
— Мама! — сердито шепчет Амелия. — Не спи!
