– Мы, скажем, согласились бы уничтожить «жнецы», – продолжал Космин, – а они договорились бы с жуками. Наверное, все бы от этого только выиграли?
Еще кто-то заметил:
– Пока оружие у нас в руках, они не перестанут нас преследовать.
Доггинз кивнул.
– Да, это так, Гастур. Но пока оно у нас, мы в силах им угрожать. А как только сдадим его или допустим, чтобы его уничтожили, все мы целиком зависимы от их милости.
– Ты думаешь, нам удастся выбраться отсюда живыми, если мы ни в чем им так и не уступим?
– Да, удастся, – твердо сказал Доггинз. – По двум причинам. Во-первых, мы сильнее их. Во-вторых, им это известно. Вот почему они послали Каззака мириться с нами. Было бы непоправимой глупостью лишиться этого преимущества.
– У них может быть и другая причина, – озадаченно заметил Найл.
– Какая же? – с любопытством взглянул Доггинз.
– Протянуть время.
Прежде чем Доггинз нашелся что ответить, в дверь постучали и голос Каззака спросил:
– Смею ли я войти?
Милон отодвинул кресло, и Каззак протиснулся мимо него. На этот раз проходить он не стал. На лице, похоже, признаки беспокойства. Откашлявшись, Каззак заговорил:
– Прежде всего пауки умоляют меня обратиться к вам еще раз. Они подчеркивают, что желают исключительно мира. Им было бы даже на руку, чтобы вы возвратились в город жуков с оружием, лишь бы только обещали, что уничтожите его там, на месте. – Он зачастил, видя, что Доггинз собирается перебить его. – Видите ли, они не совсем доверяют людям. Я не в том смысле, что не верят вашему слову; просто они считают, что, пока у вас на вооружении имеются «жнецы», мир не будет прочным. В людях почему-то живет неистребимая тяга преступать закон и разрушать. Поэтому рано или поздно ваше оружие окажется непременно направлено против них. Я сам человек и вынужден сознаться, что их опасения справедливы. Так ведь?
Он, не прерывая речи, окинул всех взором, и Найл заметил, что большинство юношей согласно кивнули. Каззак, безусловно, имел дар убеждать.
Но Доггинз решительно покачал головой.
– Прошу прощения, Каззак. Мы ни на каких условиях не расстанемся со «жнецами». Если нам не дадут пройти свободно, мы будем вынуждены прорываться с боем. И если придется, то распылим с десяток тысяч пауков – я имею в виду, распылим в буквальном смысле.
Каззак протяжно вздохнул.
– В таком случае мне придется выложить вторую часть послания – и уверяю, излагать ее мне так же неприятно, как вам выслушивать. Я посланник, только и всего. – Он пристально всмотрелся в глаза сначала Доггинзу, затем стоящему по соседству Найлу. – Они просили передать, что удерживают сейчас мать и брата Найла как заложников… – Каззак сделал паузу; чувствовалось, насколько он взволнован. – Они также просят передать, что захватили сейчас город жуков-бомбардиров, все ваши семьи тоже держат как заложников. Если вы сдадите оружие или согласитесь его уничтожить, все они будут освобождены. Кроме того, мать и брат Найла, да и все, кого он выберет, смогут беспрепятственно перебраться в город жуков. – Он склонил голову. – Вот это я и хотел передать.
Доггинз побагровел, на лбу вздулась жила.
– Если эти ублюдки тронут хоть кого-то из наших, я клянусь: порешу всех раскоряк в этом городе, до единого!
Взгляд у него был такой свирепый, что Каззак отвел глаза. Кашлянув, произнес:
– Я могу повторить лишь то, что сказал. Они не хотят никого трогать. Они желают только мира. Благополучие ваших семей идет в обмен на «жнецы».
Найл посмотрел на Доггинза. В его беспомощном гневе чувствовалась растерянность. Доггинз явно не знал, что предпринять. Найл коснулся его руки:
– Нам бы обсудить это между собой.
Каззак облегченно улыбнулся:
– Я уж прошу вас, обсудите. Вас никто не посмеет торопить. Может, мне лучше подождать снаружи?
– Да, это бы лучше всего, – поспешно кивнул Найл.
Каззак церемонно поклонился, поблагодарил улыбкой Милона за то, что открыл дверь, и, пятясь, вышел. Пока шаги не смолкли, никто не произнес ни слова. В воцарившейся тишине чувствовалось растерянное смятение.
– Ну что ж. Вот, похоже, и все, – выговорил Доггинз блеклым голосом.
А Найл уже повернул медальон к груди, и от чувства глубокой сосредоточенности обреченность исчезла.
– Ты думаешь сдаваться?
