английскими; молодые мисс проявили максимум снисходительности и не без усилий смогли понять, что приезжим требовалась комната с двумя кроватями. Гости были препровождены в номер на первом этаже.
После длительных омовений новые постояльцы вошли в салон и сели за большой стол, изъявив желание поужинать. В ожидании ужина Жак с интересом рассматривал развешанные по стенам картины с видами Эдинбурга. Ему доставляло удовольствие вновь представлять себя на этих улицах, им исхоженных, и гордо повторять про себя:
«Я тоже был там!»
Весь во власти этого занятия он переходил от одной картины к другой, как вдруг был выведен из состояния мечтательности странным, если не сказать тошнотворным, запахом, достигшим его ноздрей.
— Что бы это могло быть, друг Жонатан?
— Не имею ни малейшего понятия, но это «что-то» весьма неприятно. Можно подумать, что ты на борту парохода в сильную качку, когда морская болезнь…
Любезный музыкант рассуждал со знанием дела. Говоря так, он достиг угла зала и указал Жаку на полку стойки:
— Вот источник зла!
— Что же это?
— Кем-то оставленный здесь огромный честер.
Когда появился официант, друзьям удалось, хотя и с трудом, убедить его вынести из зала этот кошмарный продукт.
Поглотив достаточное количество холодной баранины, Йоркского окорока и чая, друзья ринулись навстречу неизведанному — посмотреть на вечерний Глазго. Довольно красивые площади, черные дома, темные, как пустые магазины, и унылые, как заводы; во всем облике ночного города ощущалось сходство с Ливерпулем, проистекающее от малопоэтических нюансов индустриального центра. Это бросалось в глаза в первую очередь.
— Это не Шотландия, — грустно заметил Жак, — и завтра мы проснемся под грохот молотов, вдыхая заводской дым.
Случай, это капризное божество, покровительствующее бродягам и путешественникам, привел парижан на берег Клайда, к мосту Глазго. Множество торговых судов, парусных и пароходов, стояли на якоре возле моста, последнего перед слиянием реки с северным каналом. Глядя отсюда на город, друзья заметили на небе яркое красное зарево. Тщетно пытались они понять причину происходящего. Колоссальную часть неба занимала пылающая дуга, непрерывно пронзаемая молниями и озаряемая вспышками. Жонатан считал это заревом от большого пожара, Жак склонялся к индустриальному объяснению феномена. Он полагал, что наблюдается отсвет каких-то высоких печей в разгаре топки. И тот и другой ошибались. Лишь позже друзья узнали, что присутствовали при интереснейшем природном явлении — знаменитом северном сиянии 30 августа 1859 года. Парижане вернулись в «Комрис-Роял- отель» по широким пустынным улицам. На домах одной из них Жаку посчастливилось разобрать название — Аргайл-стрит, другая называлась Бьюкенен- стрит. Туристы несколько подустали после дня дождя, ветра и солнца, а кроме того, хотели пораньше встать, чтобы перед поездкой на озера успеть осмотреть крупный индустриальный центр Шотландии.
Широкие кровати, ширина которых подчеркивалась узостью простынь, ожидали их в просторной спальне с крашеными балками потолка. Комната была несколько мрачновата, и Жонатан не удержался от сравнения себя и друга с детьми Эдуарда. Ему припомнилась картина Поля Делароша[411], а композитор не без содроганья думал о тени свирепого лорда Тиррела. Но поскольку наши герои были не настолько царственными особами, чтобы быть умерщвленными во сне, а среди их предков не имелось ни малейшего Ричарда III, они благополучно проспали ночь и проснулись с рассветом, как самые обычные путешественники. Расплатившись по счету, парижане покинули «Комрис-Роял-отель».
На улицах уже царило шумное оживление, что весьма удивило Жонатана. Но его изумление прошло, когда Жак сообщил ему, что с начала века население города возросло с 75 тысяч до 350 тысяч жителей. Теперь, при дневном свете, они увидели, что их ночные впечатления подтвердились — Глазго был точной копией Ливерпуля по характеру и атмосфере. Множество общественных зданий, претендующих на монументальность, почерневшие от туманов и угольной пыли, представляли собой довольно грустное зрелище. В центре Джордж-сквер стояли памятники Вальтеру Скотту и Джеймсу Уатту[412]. Двое великих людей были увековечены рядом, причем подписи на памятниках отсутствовали, так что романиста можно было принять за изобретателя паровой машины, а инженера — за автора «Пертской красавицы»[413]. В довершение всего внешне они были очень похожи.
Начало дня было пасмурным и серым. С неба сыпался обычный для Англии мелкий дождь, который скорее пачкает, чем мочит. Тем не менее, поскольку наши друзья приехали смотреть достопримечательности, Жак направился к довольно известному собору по Сент-Джордж-стрит.
— Всегда и везде одни и те же имена и одни и те же улицы, — заметил он.
В этот утренний час крестьяне и фермеры из окрестных мест везли на городские рынки горы фруктов и овощей, погоняя лошадей «whig a more, whig а тоге», что значит: «пошли быстрее». Либеральная партия Англии позаимствовала это восклицание погонщиков в качестве лозунга. Что же касается тори, или монархистов, то название их партии происходит от «tory me», что в точности соответствует девизу французских воров: «Жизнь или кошелек».
Когда на пути достойных представителей крестьянства Западной Шотландии, шествующих по улицам Глазго, встречался черный городской ручей, они, нимало не смущаясь, снимали ботинки, храбро шлепая по липкой, вонючей грязи.
