револьвера, направленных в противоположные стороны и надпись Liga Para A Vita. В переводе с португальского – «Лига на всю жизнь», как мне объяснил тот самый учитель.
– Ты случайно не знаешь португальского, nigga? – спросил я у Дэнни, хмуро глядящего куда-то вдаль.
– Не зови меня ниггером, хорошо? – вместо ответа попросил парень.
– У тебя проблема с ниггерами, земляк? – усмехнулся я. – Ты ведь зовешь меня ниггером.
– Еще бы я не звал тебя ниггером, ты ведь и есть самый настоящий ниггер, – нервно мотнул головой Дэнни.
– Ты расист? – нарочито подозрительно прищурившись, спросил я.
– Какая разница, кто я такой? – голос парня поднялся на тон выше. – Просто я не ниггер, поэтому, прошу, не зови меня ниггером.
– Без проблем, dog, – ответил я, поднимая обе руки вверх.
– А-а-а-а! – с обреченным видом взревел расист и, резко повернувшись, пробил мне прямой по корпусу.
От неожиданности я даже не успел заблокировать удар, который пришелся мне куда-то в район солнечного сплетения. Было больно, но не критично, у меня даже дыхание не сбилось. Да и не собирался парень меня убивать или калечить, ведь, появись у него такое желание, гораздо проще было бы развернуться и выпустить в меня очередь из автомата.
Я бы получил смертельную дозу свинца, даже не успев среагировать. А этот удар – всего лишь душевный порыв, выражение эмоций.
У белых такое бывает, я заметил. Любят они махать кулаками. У нас все по-другому: задел кого-нибудь, моргнул, а у тебя уже пол-обоймы в пузе. Дэнни был столичным парнем, а значит, к оружию не привыкшим. Законы у них там строгие, продажа короткоствола под запретом. Вот и выражает человек эмоции как умеет.
А у нас в Л. А. все просто: пришел, подал заявление, подождал две недели – и можешь выбирать ствол. Если нет судимости. Если есть, то парням обычно оружие покупают сестры или подруги.
А кому-то – мамы.
Потом – спилил номер, пошел и заявил в полицию, что пистолет у тебя украли. Ну и пусть ищут, не все же им, бездельникам, шмонать ниггеров да пончики есть.
Так или иначе, дрался Дэнни вдохновенно, но бестолково. Видимо, не интересовался он боксом, иначе знал бы, кто такой Шон Райес, и не нарывался бы.
Кроме первого, больше ни одного удара я не пропустил. Когда мне надоели эти танцы, я просто двинул кулаком в подбородок парня.
Не так, чтобы челюсть сломать или еще что (мне только смертельно обиженного напарника, да еще и расиста, за спиной не хватало), но достаточно сильно, чтобы Дэнни шумно грохнулся на задницу, потирая рукой ушибленный подбородок, стремительно наливающийся синевой.
– Бро, я все понимаю, выпустил пар, бывает, – участливо произнес я, склонившись над парнем. – Я вижу, что воротит тебя с моей компании. Достаточно на шмотки твои посмотреть да на стрижку. Ты из «Арийского братства»?
Даниэль посмотрел мне в глаза и громко рассмеялся, что никак не гармонировало с его расквашенной физиономией.
– Бро, – передразнил он меня. – «Арийское братство» – дельцы, никакого отношения к «белым» идеям не имеющие. Им все равно, с кем вести бизнес, они торгуют и с цветными, и с мусульманами. А я…
– Ладно, мне плевать, если честно, – остановил я его. – Для меня важно, чтобы между нами не было недомолвок. Без обид, но ты на меня первый полез. Мир?
Я протянул ему руку. Дэнни с сомнением посмотрел на мою черную кожу, светлеющую у ладоней, но руку мне все же пожал. Я резким рывком поставил парня на ноги, он стряхнул грязь с брюк и сказал:
– Только ниггером меня все же не зови. Без обид.
– Без проблем. Если это тебя так задевает, то не буду, – усмехнулся я в ответ. – Идем?
Он кивнул.
Мы продолжили путь, медленно двигаясь по улице. Я подобрал с земли несколько плоских голышей, решив пополнить запас импровизированных маркеров, – единственный способ обнаружения аномалий в нашей ситуации.
– Знаешь, я вот думаю: сколько идем, а до сих пор не встретили ни одного бразильца, – произнес Дэнни. – Куда они все делись?
– Да кто ж их знает, homeboy, – ответил я, бросая очередной камень перед собой. – Наверное, парни стали с ускоренной силой крошить друг друга, решив, что раз наступил конец света, то можно забить на все правила и попытаться восстановить что-то вроде социальной справедливости – в их понимании.
– А ты, кажется, относишься к ним с презрением, – с усмешкой сказал он.
– Понимаешь, даже у нас так не живут. Нет, может быть, где-нибудь в Бронксе, где торговать наркотой начинают с восьми, а ширяться – с рождения, так оно и происходит. Но это на Восточном побережье, они там на голову больные. А у нас, в Комптоне, такого нет.
Я сделал несколько шагов вперед и метнул следующий камень, чуть в сторону.
