факультет несчастного, не способного коммуницировать через модем? Они бы еще безногого на велосипед посадили, скоты!
Вереницы данных, которые поступали им напрямую в мозг, мне приходилось вылавливать на дисплее или в блистере шлема. Я тупо не успевал, захлебывался. Это было невозможно, как невозможно залить Тихий океан в пакет из-под кефира.
В ту ночь я написал и положил в тумбочку рапорт о переводе меня куда угодно — в землекопы, в инвалидную команду, на мясные консервы.
Спал я плохо. Где-то недалеко бродил отец в грязной майке, скребя волосатое брюхо, и хохотал:
— Ублюдок! Такой же неполноценный урод, как мать.
Я сидел в железной бочке, пахло ржавчиной и плесенью, а сочащиеся мерзкой влагой стенки выросли до неба и закрыли звезды. Под ногами хрустели обломки фрегата «Отважный».
— Артем, вставай.
Дневальный тряс меня за плечо.
— Тебя вызывают. Давай живее.
Я брел по проходу, тер лицо, стряхивая остатки гнусного сна. Казарма храпела, стонала, чмокала губами — как большое животное, уставшее и несчастное.
В дежурке нетерпеливо мигал зеленый глазок вызова. Взял наушник: в нем бродили какие-то вздохи и всхлипы, будто в эфире ворочался сонный кит.
— Курсант Воронов, слушаю вас.
Издалека, искаженный и прерывающийся, возник девичий голос — незнакомый и родной одновременно.
— Артео-ом… меня? Слыши…
— Алло! — Я прижал наушник, сердце вдруг заколотилось: — Алло, кто это?
— Ты чего, не узнал? Это я, Ася.
Она что-то говорила про поломанную младшими балбесами сирень — ну, помнишь, белый куст, у столовой? О ремонте в учебном корпусе. О том, что ее оставили в интернате, пока что нянечкой, но вот осенью закончит курсы, получит сертификат, и тогда…
— Погоди!
Я ударил себя по щеке и поморщился — нет, не сон.
— Погоди. Как ты дозвонилась? Это же служебная линия, засекреченный коммутатор. Как ты вообще узнала, куда звонить?
Она рассмеялась.
— Просто захотела услышать твой голос, остальное неважно. Мне кажется, тебе это было нужно сегодня. Знаешь, мне надо бежать, там новенькая девочка, трудная. У нее синдром Везира, плачет все время, боится темноты. Ты не обидишься?
— Да. То есть нет. Не обижусь.
— Вот и славно. Помнишь того зайца по имени Артем? Ты еще говорил, что у зайцев тело не приспособлено летать, кости не полые и вообще, никакие крылья не помогут. Я еще сильно на тебя обиделась. Так вот, дело совсем не в крыльях. Понимаешь, просто он очень захотел в небо и поэтому полетел. Бабочка ведь совсем не знает законов аэродинамики, понятия не имеет о подъемной силе. Она просто хочет — и летит. Понимаешь?
Связь прервалась.
Я вышел из дежурки. Дневальный дрых за столом, положив вихрастую голову на руки.
Разбудил его:
— Откуда звонили? Кто соединил?
Он зевнул:
— Ну чего ты орешь, Воронов? Никакого с тобой покоя. Звонили откуда надо. Назвали пароль. Я тебя и поднял.
— Какой пароль? — растерялся я.
— Какой-какой. Такой. Обыкновенный пароль, на текущие сутки. Все, отвали. Спать иди.
Я не заснул, конечно. Под утро встал. Порвал рапорт — тщательно, на мелкие кусочки, и смыл в унитаз.
В кабине глайдера я закрыл глаза, вспоминая ее голос. Потом отключил подачу информации на блистер.
Я не смотрел на дисплей — я смотрел в небо. Я очень хотел летать.
Мой корабль — не набор железяк и пластика. Мой корабль — мое тело. Бабочка не думает, как ей взмахнуть крыльями, — она просто порхает.
Я прошел трассу. После финиша открыл фонарь и слушал, как чирикают в березняке птицы. Ко мне бежал инструктор с круглыми глазами, размахивая секундомером.
Я показал лучшее на курсе время.
Не знаю, о чем рассказывать дальше.
