неразумный или просто ласковый ко всем кот громко и низко сказал: «Мя-яу!» – «Видишь, Ерофеюшка, Тимошка это. К нам просится! Любопытный он, – в голосе прозвучало лукавство. – Может, пустим?» Ответом было только нечленораздельное сладострастное мычание. И опять залопотала женщина: «Вот- вот, Ерофеюшка, давай же, голубок мой!..»
Я положил кисть на деревянную рукоятку и тихонько толкнул дверь вперед. Зрелище и восхитило, и рассмешило меня одновременно. В объятиях очень красивой женщины, тонувшей в подушках и своих длинных рыжих волосах, дергался худосочный мужичонка, выкидывая лысину, топорща лопатки и подбрасывая и втискивая между белых ляжек хозяйки совсем уже худые ягодицы. Женщина, закрыв глаза, держала любовника за плечи и счастливо улыбалась, лишь с каждым его толчком уминая головой и круглыми плечами подушки.
Я подошел к кровати, взвел курок и приставил ствол к уху секретаря.
– Хватит, голубок мой, – сказал я. – Переведи дух.
Нытин даже не закричал – взвизгнул и, скатившись с ложа, прикрывая уже на полу тощие чресла, стал таращиться на нас дикими глазами. Наши повязки на лицах могли напугать кого угодно. За обоих животным криком завопила Алена и тотчас же нырнула в одеяла и подушки. Разве что концы ее рыжих волос торчали оттуда и отсюда, да розовая пятка не нашла себе приюта. Я мог бы поклясться, что она приняла меня за одного из своих ревнивых полюбовников. Так оно и вышло. «Не убивай меня, Егорушка, – из-под одеял запричитала она. – Тебя одного люблю, а сморчок этот и не нужен мне вовсе! Прибился гнусавый! Я тебя два года ждала, а ты?!» Я не мог сдержать улыбки, глядя на секретаря. Нытин был худ, некрасив и смешон одновременно и до крайности! Вислоносый, с дряблыми розовыми щечками. Но оскорбительные оправдания Алены Лукьяновны сейчас на него никак не подействовали. Я был для него главной угрозой, да еще стоявший за моей спиной второй вооруженный гость!
– К-кто вы? – заикаясь, пробормотал он. – Какой Ег-горушка?
Оттого, что лица наши были закрыты, выглядели мы еще страшнее.
– Такой Ег-горушка, – передразнил я его. – Вот что, Нытин, у меня мало времени. Жить хотите?
– Х-хочу, – кивнул он.
– Несколько дней назад на поместье Сивцовых было совершено нападение. Чуть ранее из-под домашнего ареста к Дармидонту Кабанину сбежал дворецкий Сивцовых – Зыркин, он и навел бандитов на своих хозяев. Убили Софью Андреевну, ее кучера. Изнасиловали служанку и забрали экономку. Думаю, вы обо всем этом знаете. Но даже если не знаете, неважно. Нападение совершила личная банда вашего хозяина Кабанина из пяти человек. Я знаю, Нытин, что эта банда живет на выселках между Семиярской и Симбирской губерниями. Мне нужен точный адрес ваших татей. И немедленно.
Догадка уже давно промелькнула в глазах Нытина – и теперь лишь разгоралась нездоровым огоньком, даже улыбочка против воли кривила губы секретаря.
– Я требую, чтобы меня доставили в полицию, иначе я ничего вам не скажу. – Он отполз к стене, тесно сжал колени. – Ничего!
Из-под одеяла выглянула Алена Лукьяновна. Я подмигнул ей, и ее личико тотчас же скрылось.
– Вы, господин Нытин, правша? – спросил я.
– Да, а что? – подозрительно и со страхом ответил он вопросом на вопрос.
– Коллега, – я кивком указал Степану на нашего скрытного ловеласа. – Ваше слово.
Мой товарищ шагнул к подобравшемуся и ощетинившемуся Нытину, который и не догадывался, кто перед ним, и ловко наступил ему кованым сапогом на кисть руки. Услышав сухой треск, я поморщился. Задохнувшись от боли, Нытин издал шипящий звук – он даже был не в силах закричать. Только болезненно и тоненько застонал.
– Теперь послушай, гнида, – проговорил я куда более холодно. (Степан не убирал ноги с раздавленной руки секретаря.) Левой руки ты лишился. Еще один неправильный ответ, и лишишься правой. А потом мы раздавим тебе и твои скромные причиндалы.
Из-под одеяла вновь показалась голова Алены. Она уже поняла, что это не мститель-Егорушка, а совсем другой человек. И не по ее душу он пришел, а по душу нелюбимого, но щедрого сожителя Нытина. Да только вот чем ей, несчастной, грозил этот визит?
– Ну так как, Нытин? – спросил я.
Внезапно лицо его, перекошенное от боли, озарилось догадкой.
– Знаю, знаю я, кто вы! – бледный и жалкий, быстро закивал он. – Тот самый, от Кураева! Кто Зыркина допрашивал! Теперь знаю!.. А ты, – он поднял глаза на своего палача. – Ты – Степка Горбунов! Подельщик его!..
Мы с товарищем переглянулись – и одновременно стянули повязки с лиц.
– Теперь нам терять нечего, – ровно проговорил я. – Ты знаешь, кто мы. И что от нас ждать. За супруг Сивцовых и людей их мы будем тебе косточки перетаптывать всю эту ночь. Ручку за ручкой, ножку за ножкой, ребрышко за ребрышком. Силу Горбунова, – кивнул я на спутника, – ты знаешь. Только кляп тебе в рот воткнем. Или говори, Нытин, как на духу… Будешь говорить?
– Б-буду, – вдруг кивнул тощий и голый секретарь, всем своим существом ощутив близость страшной расправы. – Все скажу.
Я кивнул Степану, и он снял ногу с руки Нытина. Тотчас же прижав ее к груди, тот застонал и едва не потерял сознание. По лицу Нытина текли слезы – и боли, и ненависти, и бессилия.
