позициям и сами позиции завалены трупами. В основном трупами британских солдат, потому что наших уже заканчивали собирать и складывать в траншею, почти заполнив ее мертвыми телами.
Сознание оставалось ясным, но тело подвело, перестали держать ноги. Я бы упал, если бы меня не подхватили под руки Оладьев с Христичем.
Пашина голова была вся неряшливо обмотана окровавленными бинтами, словно чалмой, а у серба вся правая сторона лица бугрилась сине-черной опухолью. Но они хотя бы были живы.
– Доклад…
– Девятнадцать убитых и сорок раненых, из которых в строю остались одиннадцать, остальные тяжелые, – рядом со мной присел Бергер. – Вы как, господин коммандант? В глазах не двоится?
Я хотел на него наорать и прогнать, но вместо этого спокойно попросил:
– Идите к раненым, Яков. Им вы нужнее. А я в порядке. Или буду в порядке через пару минут.
– Как скажете, господин коммандант… – Фельдшер с сомнением покачал головой, но ушел к вагонам, из которых доносились стоны.
– Они все-таки ворвались на позиции, – словно извиняясь, сказал Христич. – Пришлось…
– Вы молодцы, – мягко перебил я его. – Продолжайте.
– Пулеметы все целы, – доложил Оладьев, – правда, патроны к ним мы почти все расстреляли. Едва ли по двести-триста на ствол. Но ничего, наши сейчас обирают бриттов, так что сколько-нибудь да наберут. К винтарям еще нормально, по сотне на ствол есть. Вот с гранатами плохо, осталось едва ли не по штуке на брата. Ими только и отбились. Да у гранатометчиков по два-три тромблона на душу. Минометы тоже целы, а вот боезапаса почти не осталось – всего с десяток мин на все.
– Ракетную батарею разбило, все орудия – тоже… – угрюмо добавил Зеленцов. – Борисов там колдует на бронепоезде, собирает из двух трехдюймовок одну. Грит, если Господь потрафит, к вечеру справится. Со снарядами там все нормально, просто не успели расстрелять.
– Мишустов с группой не вернулся? Не знаете, что с ними?
– Нет, – покачал головой Гойко, – еще не было. Как взорвались батареи, мы видели, а что потом… – Он пожал плечами. – Да и некогда было нам присматриваться.
– Я тоже не знаю, что с ними, – тихо сказал я. – У меня первым погиб Томас – его укусила змея. Потом, уже после того как сделали дело, мы пытались отвлечь внимание от их группы. Кажется, получилось, но при этом погибли Хорхе и Мигель. А уже на подходе сюда, на своей же растяжке, подорвались Славко, Нолан и Пирс. Получается, что никто не выжил, кроме меня.
– Человек рождается, чтобы умереть, – спокойно и торжественно заявил серб. – Они ушли с честью, как настоящие мужчины, поэтому не стоит сожалеть…
Он не договорил, потому что вдруг радостно завопил один из бойцов, показывая рукой куда-то в сторону британцев. А еще через полчаса на позициях появились Степан и Абрахам Смит. Отчаянно измученные, едва стоящие на ногах, совершенно целые, без единой царапины, но из группы вернулись только они…
Глава 38
Дальнейшие события я воспринимал только как сухую хронику, без малейших эмоций и чувств.
Скоро опять начался обстрел, уже не такой интенсивный, но количество раненых все равно увеличивалось.
До вечера мы отбили две атаки; последнюю, самую сильную – уже в сумерках, потеряв при этом шесть человек и истратив последние гранаты с минами, а потом всю ночь собирали патроны с трупов и набивали ими пулеметные ленты. Набрали немного, но все равно надолго наших пулеметов не хватит – настрелянные в хлам стволы доживают последние часы.
К утру в строю осталось всего тридцать пять человек. Почти все они были ранены и контужены, но стрелять еще могли. Палыч отремонтировал орудие, но после первых же выстрелов у него опять намертво заклинило затвор, и старик вместе со своими артиллеристами стали в окопы с винтовками в руках.
Неожиданно послышался веселый голос повара:
– Доброе утро, доброе утро! Как спалось? Прошу завтракать… – Горацио расхаживал по окопам и раздавал бойцам пайку. – Филе-миньон из годовалого оленя, сегодня удалось на славу. А бокал «Шато Лафит» прекрасно оттенит его вкус. О! Не стоит благодарности, кушайте, кушайте…
– Пошел в задницу, лягушатник…
– Иди к черту…
– Сотри свою чертову ухмылку с рожи, идиот…
Бойцы явно не разделяли веселье француза и костерили его почем зря. Но гнетущая зловещая тишина на позициях отступила. Стало как-то легче.
– Сдурел поваренок, – зло буркнул Зеленцов.
