непровинциальным формам жизни?
Это был южный степной город. Степь начиналась сразу за шлагбаумом. Летние месяцы гимназист Чехов проводил с братьями в деревне Княжей у своего деда. До деревни было шестьдесят верст; на волах ехали с ночевкой; ночевали в степи, под звездами. После 6-го класса Чехов жил одно лето на хуторе у родителей ученика, которого он репетировал. Много лет спустя Чехов писал: «Донецкую степь я люблю и когда-то чувствовал в ней себя, как дома, и знал там каждую балочку» (VII, 322). С детства профессионально знал птиц, и когда через несколько лет попал на знаменитый московский птичий рынок на Трубной площади, нового там для него оказалось немного. С природою он был знаком не издалека. И позже, взрослым, все летние месяцы он проводил то под Москвой, то на Украине, то на юге, а в тридцать два года вообще переселился в деревню. Но главная роль в зарождении чувства слиянности с природой принадлежала, конечно, детству, юности, Донской степи, морю, Таганрогу – городу, где Чехов прожил до девятнадцати с половиною лет.
Необычным для русской провинции был Таганрогский театр. Несколько сезонов в Таганроге гастролировала итальянская опера. В один сезон пели две примадонны – Зангери и Беллати. Приезжал Сарасате. В «Отелло» играл Сальвини. И одновременно в этом театре шли традиционные пьесы русской театральной провинции – водевили, мелодрамы, бытовые пьесы. Тяготение этих пьес к среднему герою, повседневному быту безусловно отражалось на декорационно-вещной стороне спектаклей.
Говоря о формировании предметно-художественных представлений будущего писателя, нельзя обойти иллюстрированные журналы его детства и юности. Вряд ли это была роскошная и дорогая «Всемирная иллюстрация» с гравированными репродукциями произведений академической живописи. Скорее, это были те самые юмористические журналы, которые упоминаются в ранней переписке братьев Чеховых и куда Чехов-гимназист посылал из Таганрога свои первые опыты. Главной особенностью рисунка этих журналов было его сугубое внимание к бытовым реалиям, окруженность ими человека в любой изображенной ситуации. Все детали – даже самые мелкие – вырисовывались особенно тщательно, настолько, что, когда несколько лет спустя Чехову понадобились иллюстрации к шуточному рассказу для детей «Сапоги всмятку», он из первых же попавшихся под руку номеров «Сверчка», «Осколков», «Света и теней» 1882–1886 годов смог вырезать и тщательно вырисованную бутылку водки Попова, и сапоги, и несколько картинок, иллюстрирующих разные эпизоды семейной жизни с их вещественно-бытовым антуражем (см. 18, 15–28). Сиюминутный иллюстрированный мир юмористического журнала был одним из ранних элементов комплекса художественных впечатлений юного Чехова. Этот комплекс в его целом – живопись, архитектура, театр (включая декорационную сторону), литература – нуждается в специальном и еще не начатом исследовании.
С самых ранних лет Чехов был погружен в быт. Хозяйство целиком вела мать, поденщицу брали только перед большими праздниками. Помогали дети – чаще всего Антон, как самый безотказный. Он ходил на базар за провизией (что в мало-мальски обеспеченных, даже мещанских, семьях было делом кухарки), убирал квартиру, заправлял керосином лампы, носил воду, белил комнаты, сам стирал себе воротнички для гимназической формы. Вряд ли кому из больших русских писателей, включая шестидесятников, поповских детей – до Горького – приходилось заниматься этим с детства. Когда Бунин для учебы в гимназии должен был уехать из нищего родительского имения и поселиться в Орле на хлебах у старообрядца-мещанина, где он «сам должен был чистить свое платье и башмаки и стелить свою постель», это показалось ему верхом униженья.
Тяжесть такого быта – в утомительном однообразии, бессмысленной повторяемости домашних дел, которые на другой день в том же количестве набегают снова, в их отупляющей нескончаемости, что особенно тяжко для юного сознания, которое заполняется этим целиком. Но не только для юного – потом Чехов покажет, как при постоянном контакте с недуховными феноменами при отсутствии внутреннего сопротивления человек погружается в них полностью, как мир духовный целиком замещается миром вещно-бытовым. Эта ситуация была увидена Чеховым не со стороны, но осознана и почувствована изнутри.
В годы самого живого, глубокого восприятия впечатлений будущий писатель многие часы провел в лавке своего отца.
Что такое была провинциальная бакалейная лавка в 70-х годах прошлого века?
Кухарка требует селедки на две копейки, поваренок «на копейку лаврового листа и перца пополам», горничная пришла купить пуговиц, чиновник – вексельной бумаги, гимназист – перочинный ножик… Герой чеховского рассказа «История одного торгового предприятия» (1892) открыл книжный магазин, но потом стал продавать в нем карандаши, перья, ученические тетрадки, а затем кукол, барабаны, мячи, потом гигиенические кальсоны для детей, соски, а также лампы, велосипеды, гитары и кончил тем, что «торгует посудой, табаком, дегтем, мылом, бубликами, красным галантерейным товаром, ружьями, кожами и окороками». Быть может, Чехов знал аналогичную реальную историю, случившуюся в Таганроге: «Вскоре один из книжных магазинов присоединил к книжному делу контору поручений, ссуду денег под залог легких вещей, продажу чая и косметиков и т. п., желая поддержать книжную торговлю»[705]. «Здесь, в провинции, нельзя узко специализироваться», – размышляет герой чеховского рассказа.
Отец Чехова и не специализировался; в его лавке было все. Здесь продавалось масло деревянное и конопляное, крахмал, каперсы, фисташки, рыба простая (тарань, вяленая) и красная, балыки, сардины, оливки, орехи грецкие, чернильные и мускатные, сарачинское пшено (рис), горох. Тут можно было купить сургуч, александрийский лист, пуговицы, сандал, фитиль, ревень, табак анатолийский, бессарабский тертый, крошеный и в листьях, квасцы, марену, семибратнюю кровь (нерастворимый коралл), трут, имбирь и много чего еще.
Согласно «Санитарным правилам» разрешалось продавать исключительно: «Муку картофельную чистую, ни с чем не смешанную, не затхлую и без хрусту; крупу овсяную, ячную, смоленскую – сухую, чистую, без мучнистых частей, без сору; рис персидский свежий, просвечивающий, мучнистый и без
