Ускакал Хриал, вернулся через три дня уставший, конь под ним хромал. Вел он на аркане тура, алого, как солнце на рассвете, и тот тур освещал становище ярче десятка костров. Даже не взглянула на подарок Шайери.
Сказал Хриал: хочешь, приведу тебе волшебного волка, закатного волка, выйдешь за меня тогда? Ничего не ответила ему Шайери.
Ускакал Хриал, вернулся через девять дней израненный, конь под ним дрожал, еле ступал. Вез он на седле степного волка, рыжего, как закат, и тот волк обжигал руки всякому, кто трогал его. Не вышла к нему из шатра Шайери, служанок послала.
Сказал Хриал: хочешь, приведу тебе волшебную кобылицу, ночную кобылицу, выйдешь за меня тогда? И на этот раз промолчала Шайери.
Ускакал Хриал, вернулся через тринадцать дней ни жив, ни мертв, в крови – своей и чужой, без коня и без оружия. Вел он кобылицу, своим же поясом связав ее, и была та кобылица черна, как самая темная беззвездная ночь, а глаза ее – желты и круглы, точно лунные плошки. Грива же щетинилась острыми иглами, точно спина дикобраза.
Возможно, и на сей раз горделиво отвернулась бы Шайери – но не было ее в шатре, и не было ее на землях племени, и никто не нашел ее, и никто не знал, где искать, даже Майон, ее жених. И тогда из последних сил вскинулась измученная кобылица, ударила острыми копытами в грудь Хриалу, отчего ему пришла смерть – и умчалась прочь. И ночная тьма опустилась на становище. И никто не заметил, куда исчез тогда Майон.
Тьма не уходила трижды три лунных месяца – и лишь волшебные звери спасли тогда племя, да ум Боара, ставшего вождем. Алый тур освещал становище, и рыжий волк согревал замерзших. А когда наконец мгла отступила, и настоящее солнце взошло над степью, и боги смилостивились, вернув все как было – приказал Боар отпустить зверей на волю, дабы не гневать больше тех, кто сильнее людей.
Говорят старики, что до сих пор бродит по степи черная кобылица с иглистой гривой. И что заплутавший путник, оставшийся допоздна вдалеке от родных шатров, может ее встретить. Говорят, если ты мужчина, то, увидев ее, сними немедля пояс и брось на землю – покажи, что не собираешься ее спутывать. И глаза закрой. Как услышишь цокот копыт удаляющийся – значит, ушла, а пока не услышишь, то так и стой, иначе пожалеешь, что на свет родился. Если же ты женщина или ребенок, то просто позови ее по имени – Шайери, Шайери! И не тронет тебя ночная кобылица, пройдет стороной.
Ай, Шайери…
Зелье (скриптор Наталья Козельская)
Наверху затопотали.
– Тшш, дети, не бойтесь, это часто у нас так, – прошипела Эмма. – Сидите тихо. Полнолуние сегодня, буйный день.
Малышня в гнезде завозилась, запищала. Серые Ушки попытался вылезти на волю, остальные его подмяли, задавили тельцами, только хвост из этой кучи-малы торчал воинственно, да четыре пальца когтишками мяли солому. Эмма вздохнула. Что может быть естественнее полнолуния и естественнее детей? Но они вечно оказываются в одно время в одном месте, оба мешают, и всегда приходится разрываться на два фронта сразу.
Наверху грохотало. Шкворчало, булькало. Иногда сквозь половицы вниз падали горячие искры – надо законопатить щели, думала Эмма – но тут же гасли. В подполе было темно и сыро. Наверху фыркал пламенем очаг и кипел котел. А еще сверху бубнили.
– Пестрый кот три раза визгнул.
– Еж четыре раза пискнул.
– Гарпий крикнул: «Час настал!»
– Разом все вокруг котла!
Сыпьте скверну в глубь жерла!
Жаба, меж сырых камней
Тридцать семь ночей и дней
Ядом превшая во сне,
Раньше всех варись на дне.
