мороженое и апельсины, которых он в деревне не видел. Все мамины деньги, выданные на пропитание, на эти приятности и спустил. Хорошо хоть тетка настойчиво откармливала его утром и вечером, когда была дома, супом да еще пирогами по выходным.
Курс собрался в сентябре, собирался медленно, каждый день на первых лекциях Женька видел новые лица. Потихоньку познакомились, притерлись. Девочек на физфаке практически не было, а тех, которые были, девочками было назвать сложно. Да и побаивался Женька женского пола, стеснялся: считал себя некрасивым, к тому же лучшая его деревенская одежда здесь казалась просто нелепой.
Всё изменилось перед первой сессией. Тогда, уже зимой, на первую пару ворвался румяный богатырь, которого Женька никогда за весь семестр не видел, в модном пальто, небрежно распахнутом так, что было видно на алом подкладе двух львов явно несоветского происхождения, обозрел аудиторию и громко объявил:
– Эй, физики-шибзики! А ну в «Баррикаду», на «Операцию „Ы“», осталось двадцать минут, бегом! Плачу за всех!
Первокурсное физическое сообщество взволновалось. Хоть кто-то и смотрел новый фильм еще осенью, хоть утренний сеанс в «Баррикаде» стоил десять копеек, но желание смотаться с пары оказалось превыше, и курс с ревом рванул из аудитории за неизвестным богатырем, как стая собак за вожаком. Остались заумные товарищи и девочки физфака, в которых девочек никто бы не определил.
Так курс познакомился с веселым парнем по прозвищу Генри. «Генри» было образовано от имени Гена и желания Гены подражать героям О’Генри, которые были веселыми и не уважали капиталистическое общество, хотя как раз сам-то Генри его уважал. По слухам, его отец или дядя работали в Москве в самом ЦК партии, и Генри имел все, что было недоступно другим советским людям или скрыто от них, но благодаря своему характеру нес это скрытое искусство в массы. Результатом воздействия великого Генри на неокрепшие умы начинающих физиков была провальная сессия. А как учиться, если Генри сообщает куратору, что комсомольская организация курса решила в преддверии двадцать третьего съезда КПСС провести политинформацию об осуждении западной военщины и ее музыки, которая приводит к агрессивности, а на самом деле из принесенного Генри магнитофона в аудитории звучат песни «Битлз», которые только из его магнитофона и можно было услышать? Как готовиться к экзаменам, если всю ночь тряслись под короля рок-н-ролла Элвиса? Вот и перебивались с тройки на четверку, пока не дошло, что вуз их и факультет – в списке не подлежащих призыву, так что при отчислении – в армию.
Потому во втором семестре положение начало исправляться. А Генри как-то сошелся с Женькой, и Женька с ним, хотя они были практически две противоположности. Генри брал от жизни все, что она могла дать, выжимал пространство, невзирая на время, а Женька осторожно, но верно шел путем освоения знаний и старался с этого пути не сбиться. Подружились после зимней сессии, где Женька на всех экзаменах писал для Генри шпаргалки, а тот в это время прикрывал Женьку от преподавателей своей широкой спиной. После экзамена Генри тащил Женьку в кино или в кафе-мороженое на Невский. С ним было легко и весело. Изредка Генри давал свой магнитофон с парой катушек послушать дома – так сказать, познакомиться с новинками зарубежной музыки. За год Женька начал разбираться в тенденциях рок-н-ролла, прослушал всех битлов, Пресли, Чака Берри и конечно же самых своих любимых «Роллинг стоунз». Теперь на вечеринках, организуемых на факультете, он мог запросто узнать любую песню по первым аккордам.
В четвертом семестре «гнилое нутро» комсомольской организации второго курса физфака раскусили закоперщиков, в том числе Женьку и Генри, вызвали на партсобрание факультета, пропесочили, пригрозили отчислением, и лавочка закрылась. Но и тут Генри не стал унывать. Оказалось, что у него прекрасная квартира на Петроградской, где редко бывает его мать, потому что постоянно ездит в Москву к отцу, а бабушка глухая и из своей комнатенки не выходит. А раз так, то ничто не мешает веселиться и танцевать всю ночь напролет, потому что и Кировский, и Тучков, и Биржевой мосты разводились, и лишь зимой можно было добраться в ночь от веселой квартиры Генри до дому, да только все равно никому не хотелось. «Хванчкара» и «Киндзмараули» манили своими таинственными названиями, олицетворяющими далекие холмы Грузии, где девы поют печальные песни. И хоть Женька ни разу в Грузии не был, но после бокала красного вина хотелось распахнуть крылья, казалось, вырастающие за спиной, и от плавного «Сулико» ринуться в бешеную лезгинку.
Девчонки от Генри были без ума. Весь филфак, половина химфака и особо статные девушки мехмата жаждали проникнуть к нему на вечерние посиделки, переходящие в ночную танцевальную площадку.
Спали потом вповалку, секса не было – ну какой секс: так все натанцуются, что только прилечь где-нибудь и хотелось, да большинство и не знало еще о том, что это такое, а про то, что было у Генри с различными феминами, иногда ходившими вместе с ними в кино и кафе-мороженое, Женька особо не расспрашивал. У него же девушки по-прежнему не было: не замечали они Женьку в тени его ослепительного друга. Генри как-то раз, будучи в благодушном настроении, решил поговорить с Женькой об этом.
– Жень, ну ты что один да один? Смотри, на прошлой неделе какая девчонка была с химфака, помнишь? Ленка. Смотрела на тебя во все глаза, а ты и не реагировал. Давай, брат, пора уж тебе.
Женька Ленку помнил. У нее ужасно пахло изо рта, даже танцевать не хотелось. Он помотал головой.
– Ну, брат, и разборчив же ты. Ладно, давай в субботу пойдем в кино, премьера комедии «Кавказская пленница», мне мать из Москвы с премьеры звонила, говорит, не фильм, а просто смех! Я четыре билета достал, у моей Лерки есть подружка, только не из нашей альма-матер. Надеюсь, ты не против девушек, не обучающихся в ЛГУ? Ну вот, Лерка говорит, красивая, одна, парня нет. Познакомитесь невзначай – вдруг понравится? Идет?
– Идет, – нерешительно ответил Женька.
Встретились на проспекте Горького, у зоопарка. Была весна, снег уже грязнел по обочинам, Нева в основном вскрылась и текла мутным потоком
