упасть на скользких горках, и тут под елкой шевельнулось что-то. Женька от неожиданности неловко двинул лыжами, запутался и упал. Когда оттер глаза от твердого майского снега, увидел перед собой желтоватые клыки. Над клыками виднелись серые холодные глаза. Хозяин всего этого добра, а по мнению Женьки, – зла, стоял над ним, расставив мощные лапы, мерцая на солнце черно-седой шерстью. Пахло зверем. Женька зажмурился, нащупывая последнюю надежду – лыжную палку, которая была призрачной защитой от волка таких размеров. Но послышался скрип снега, голос:
– Опять балуешь. Отстань, прошу тебя.
Зверь, рыкнув и обдав Женьку зловонным дыханием, отошел в сторону. Дед подал суковатую палку:
– Поднимайся, сынок. Испугался? Я сам его боюсь иногда.
Женька поднялся, отряхнулся, с осторожностью посмотрел на волка.
– Он у вас дрессированный?
– Да откуда. Дикий.
– А как же вы ему команды подаете?
– Я не подаю. Он делает что пожелает.
– Как он тогда нас… вас… меня не сожрал еще?
– Он странный. Я вообще не уверен, что это один и тот же волк. Тебя он выбрал, как и меня когда-то. Почему – не могу знать. Где живет – не знаю. Чем питается – тоже не знаю. Я в лесу – он рядом. Я на заимке – его нет. Всегда он есть, когда я к сосне той прихожу.
Дед задумался. Волк лежал поодаль, на проталине.
– А ты не меня ищешь? Зверь тебя иначе бы так просто не остановил, и я бы у тебя на пути не оказался.
– Вас.
– А к чему?
– Помогите. Мне надо на площадку проникнуть, ну, там, где взрыв был пару месяцев назад, где деревья вырубили, понимаете?
– Это где твои други нашумели здорово?
– Да. Нет, они мне не друзья, я просто там работал, вы, наверное, лесник и не любите, когда природу тревожат…
– Я не лесник. Я тут живу. Скоро помирать, видно, раз зверь тебя ищет.
– Мне надо туда. На площадку. Проведете? Там болота, солдаты. А мне надо, понимаете, там зло, там страшное, если рванет – всё. Бомба.
– Бомба, говоришь? Ну, пошли пока ко мне на заимку, завтра попробуем туда пройти, если болотина не растаяла.
Старик повернулся и потопал по насту легко, как молодой. Женька на лыжах за ним едва успевал. Солнце клонилось к закату, быстро изменяя спектр испускаемого света с оранжевого на темно-красный.
До маленькой охотничьей избы, казалось, вросшей в оттаявшую вокруг землю так, что была видна лишь небольшая часть бревенчатой стены и крыша из теса, дошли уже в темноте. Избушка стояла в сосняке, у стены лежали сложенные поленницей чурбаки, скамья из дюймовых плах, рубленных топором, приросла рядом с дверью без щеколды и замка.
– Заходи.
Женька вошел в темноту, ожидая вдохнуть затхлый воздух давно немытой человеческой плоти и гниющего дерева, но, на удивление, в маленькой избушке пахло сосновой смолой, хлебом и еще чем-то тонким, неуловимым, приятным. Дед скинул медвежью доху, валенок не снимал, указал на скамью подле стола. Женька сел. Дед вынул из печи, сложенной, видно, мастером, раз смог уместить в столь маленьком изделии и устье, и шесток, и полати у трубы, каравай, подрумянившийся сверху до коричневого цвета.
– Пирог. Раз ты придешь, стало быть, и пирог должен быть. С зайчатиной, вчера в силки попались косые. Свежий, с утра поставил, пробуй.
Дед большим ножом разрезал пирог. И оттуда вышел такой мясной дух вперемешку с запахами душицы и тимьяна, что у Женьки закружилась голова. Дед подвинул дымящийся кусок, внутри которого под крепкой ароматной корочкой исходили соком кусочки мяса. На вкус стряпня оказалась еще лучше, чем на вид и запах.
– А откуда вы знали, что я приду? Вон какую вкусноту испекли… – Женька не переставал двигать челюстями. Многокилометровый пробег по тайге давал о себе знать.
– Так откуда-откуда? Оттуда, – поднял дед глаза к потолку.
– А вы старовер, наверное? – Женька поискал глазами иконы по углам. Икон не было. Старик покачал головой.
– Монах? Схимник?
– Нет.
– По партийной линии?
Дед усмехнулся в усы, погладил густую бороду.
– Экий ты любопытный. Зверюга эта меня здесь держит. Давно бы ушел, а он не дает.
Женька поежился: «Дед-то того, похоже, действительно из ума выжил…»
