Человек посмотрел внимательно на Василия Андреевича.
– Прошу, присаживайтесь, – указал на стул подле стола. – Так, стало быть, на работу к нам? Офицер? В каком звании, где служили? Поручик?
– Штабс-капитан пехоты.
– Надо же, а молодо выглядите. Сколько лет?
Василий Андреевич ответил.
– Как же вы в таком возрасте, практически юноша, – и штабс-капитан? Ну что ж, видно, человек умный. Вот вам место в том углу, принесу ведомости, их надо заполнять по данным, которые передаст вам Федор Иванович, вот тот человек. Он всё и объяснит. Мандат и документ на довольствие выпишу вам к вечеру. Итак, милости просим в наш коллектив. Как вас величают? Ах, да, Василий Андреевич.
Так штабс-капитан Круглов стал бухгалтером.
Работа была пыльная и непонятная. Старый Федор Иванович, служивший в казенной палате еще при царе Горохе и дослужившийся без образования аж до коллежского секретаря, доступно объяснил Василию Андреевичу принципы двойной записи и планы счетов венецианских купцов. Счетов приходило немного. Поступление денег из Москвы было скудно, с территорий шли не деньги, а товар – картофель, пшеница, мясо. Но упрямый Федор Иванович всё заставлял считать в рублях. На вопрос: «А сколько нынче туша лося стоит?» – без юмора отвечал: «На рынке нонче ничаго нету, но давеча был челдон с лосятиной, так тот просил по червонцу за пуд, ежели царскими, а керенками – так и вовсе пять червонцев. Поэтому округляем до трех – вот так и пишем в ведомости». – «Так лося-то не взвешивали, сколько же в нем пудов?» И этот вопрос не заставал Федора Ивановича врасплох: «А вот тот челдон, что продавал давеча лосятину, говорил, мол, сохатый нынче пошел мелок, двадцати пудов едва наберется. Стало быть, двадцать пудов и есть». От того лося достались Василию Андреевичу копыта с голяшками на холодец да почка с желудком – на суп. Матери отправлять было неловко, поэтому сам кое-как сварил, а копыта отдал нищим у Спасо-Преображенского собора.
Уже через неделю работы в бывшем здании семинарии Василий Андреевич как-то услыхал выстрелы за окнами, выбежал в коридор, глянул во внутренний дворик – а там одни люди других расстреляли. Просто так, одни лежали на остатках грязного снега, что никак не мог сойти в ту весну, другие стояли над ними, стреляя в упор в голову из наганов. Хотел было Василий Андреевич крикнуть, отворив окно с грязными стеклами: мол, зачем же, войны нет уже – да осекся, вспомнив Мартюшева и Подмосковье. Ушел к себе, постучался к Коромыслову – доложить. Тот выслушал, налил две стопки коньяку. Откуда у него коньяк, Круглов только догадывался.
– Сядьте, Василий Андреевич. Выпейте. Вы молоды, потому, видимо, горячи. Скажу я вам одну свою мысль. Вот я в звании и должности был, а служу совдепам. Как, почему? – спросите вы. А вот читал я сочинение господина Достоевского «Братья Карамазовы». Сочинение богоискательское, да не в этом суть. Есть там персонаж один, лакей Смердяков. Довольно неоднозначный персонаж. Оный лакей высказывает в споре мнение, что ежели ты в душе своей отказался от правой веры, то уже анафема на тебя пала, ну а как не покарал тебя Господь, то дальше ты свободен и можешь любую другую веру принимать – хоть магометанскую, хоть языческую. Так вот, Василий Андреевич, я любой власти нужен, ибо одна власть от другой несильно отличается. Есть сложности переходного периода. Они пройдут. При любой власти можно стать богатым и счастливым, главное – знать, что делать. А сентенции по поводу «предал свои убеждения» – всего лишь лирика. Когда ты отказался от них и не покарали тебя их апологеты, то, стало быть, свободен и можешь другие убеждения принимать. Так что работайте – и воздастся вам. Я вижу, вы человек благородный, доверюсь вам, познакомлю с такими же людьми приятного обхождения, в Перми такие остались. А пока идите домой с богом.
И в другой раз Коромыслов пригласил Василия Андреевича к себе как раз познакомить с людьми приятного обхождения. Дом у Ивана Николаевича был шикарный. Жилье не отобрали, не уплотнили – все-таки советский служащий, спец, помогающий революции, – но из-за экономии или, как Коромыслов говорил, из солидарности с трудовым народом, обжиты были только несколько комнат, а половина дома стояла пустой. Коромыслов представил Василию Андреевичу людей в гостиной. Половина была из гражданских служащих Перми, сейчас в отставке в связи с событиями революции, другая половина – офицеры тыловых гарнизонов, в мундирах со споротыми погонами, но поновей, чем у Круглова, его мундир претерпел три года окопной жизни. Подавали чай и красное вино. Поддержать светскую беседу Василий Андреевич не мог и держался в тени портьеры у окна. Вдруг Коромыслов развернулся, вышел в центр комнаты со словами:
– Моя супруга, Варвара Григорьевна, прошу любить и жаловать.
Все одобрительно зашумели. В гостиную вошла дама в сиреневом платье с уложенными по моде волосами. Его, Круглова, ангел – Варенька. Василий Андреевич еще дальше замотался в портьеру. Как, она? Замужем? За этим человеком? А он, Круглов, кто он? Он хотел очаровать ее своим мундиром, званием офицера, но кто он сейчас? Счетовод? Нищий, побирающийся у ее мужа? Ах, на что он надеялся! На себя, на свою волю и желание жить. А может, еще не всё потеряно? Ну конечно! Конечно, ее вынудили, и он спасет ее от нелюбимого мужа! Она подаст на развод, и они уедут куда-нибудь…
Так размышлял Василий Андреевич, замотавшись в портьеру, пока из этого отчаянного состояния его не вывел голос Коромыслова:
– Вот, Варвара Григорьевна, позвольте представить – мой сослуживец нынче, штабс-капитан в отставке Круглов Василий Андреевич.
Варенька взглянула и обомлела:
– Вася?
– О, так вы знакомы?
