ГЛАВА 37
— Ну как ты? Держишься? — Зоя ставит на компьютерный стол передо мной кружку с чаем и к носу тут же устремляется фруктовый аромат. Аромат, от которого тошнит. Меня сейчас от всего тошнит. А скоро начнёт тошнить Полину. Вот такая злая ирония.
— Лиз? Не зависай только опять, ладно? — Перевожу туманный взгляд на Зою, которая уже плюхается на свою кровать перед экраном ноутбука и открывает плейлист.
— Чтобы немного обстановку разрядить, — с осторожностью не меня поглядывает.
— Не включай, — откидываюсь на спинку компьютерного кресла и закрываю глаза.
Слышу, как хлопает крышка ноутбука; музыка так и не заиграла.
Выходные прошли. Я уже два дня не хожу в школу, как и моя сестра, которая, понятия не имею, как теперь туда вернётся.
Зоя болеет, а я зависаю у Зои. Родители делают вид, что не переживают из-за моих пропусков в школе, им главное, чтобы я дальше квартиры Зои никуда не ходила, и плевать, что наши с Полиной классные руководители попросили справки принести после того, как кишечный грипп покинет нашу семью.
Кишечный грипп. О, да. Это была идея мамы. Они с папой до сих пор не приняли решение, до сих пор понятия не имеют, что делать с Полиной, да и как вообще справиться с потрясением. Знает только тётя Алла, которая благодаря своим связям вчера организовала Полине внеочередной, тайный приём в женской консультации частной клиники города. Анализы подтвердили беременность, но о точном сроке говорить рано, даже УЗИ делать рано, так что предположительно у Полины третья-четвёртая неделя. По нашим подсчётам: две недели задержки плюс неделя с хвостиком до неё. Установить точный срок было не так-то уж и сложно.
Теперь с утра до вечера тётя Алла сидит у нас дома и до бесконечности, вместе с родителями, перебирает варианты.
Мама хотела обратиться в полицию с заявлением об изнасиловании, но также быстро её убедили в том, что теперь это не имеет смысла. Полина твердит, что была пьяная, и кто из десятков парней на вечеринке у Светлаковой её изнасиловал, она понятия не имеет. Следовательно — искать иголку в стогу сена — не вариант, а скорее даже то, что выкрутит ситуацию против Полины. Она слёзно умоляет всех никому не говорить, ни одной душе, оставить эту тайну в кругу нашей семьи и тёти Аллы (то, что Зоя в курсе, никто также не знает, но наверняка догадываются). Однако даже моя сестра понимает, что кто-то должен будет взять ответственность — она не совершеннолетняя, а дети сами собой зачатыми быть не могут.
Естественно вопрос об избавлении от ребёнка также не мог не подняться. А точнее — Полина сама его подняла. Мама расплакалась в три ручья, а отец ушёл в родительскую спальную и просидел там часа два в тишине, полностью уйдя в себя.
— Мы даже не знаем от кого он, — шептала мама, которую тётя Алла утешала в объятиях.
— Да, но это не делает ребёнка не достойным жизни.
— Она сама ещё ребёнок, Алла…
Меня выгнали из кухни, собрались на ней всеми взрослыми и что-то тихонько обсуждали до самой ночи, пока я смотрела, как моя сестра мирно спит в своей кровати.
Почему Я ничего не сказала родителям? Почему не поставила в известность? Это ведь так безответственно…
Я не знаю.
Однажды правда всплывёт, так всегда бывает, но сейчас… сейчас мы с Полиной храним эту тайну, каждая по своим причинам. Полина боится огласки, боится позора, коим её определённо удостоят кто-то вроде Светлаковой. Хотя… и сама Светлакова оказалась далеко не в самом нейтральном положении. Задеты оказались все. Просто кто-то об этом не знает.
Полина просит забыть обо всём, как о страшном сне. Не хочет никого видеть, не хочет ни с кем говорить, не хочет судов и разбирательств, не хочет предъявлять обвинений Яроцкому, да и разве возможно теперь будет доказать, что произошёл акт насилия?
— Если постараться, доказать можно всё, что угодно. Особенно если есть деньги и связи. Как у тёти Аллы, — сказала мне сегодня Зоя, и я мысленно с ней согласилась. Даже Оскар может пойти свидетелем. Юристы, суды, обвинения, и дальше что? Полина не хочет выдвигать обвинений. Она продолжает делать вид, то ничего не знает. Ей так проще, как она заверяет. Да и мне, наверное, тоже.
А ещё… Полина жалеет меня. Так сильно жалеет, что не может спокойно говорить со мной на эту тему — постоянно плачет, её глаза практически не высыхают.
— Всё ведь закончилось, правда? — спросила она у меня накануне вечером. Мы залезли под одно одеяло, включили ноутбук и в обнимку делали вид, что смотрим фильм; я даже не помню, как он назывался.
— Всё будет хорошо, — шептала я, поглаживая Полину по волосам.
— Игра ведь закончилась? — заглянула в мои глаза. — Тебе больше никто не навредит, Лиз?
