кабинетам и знакомила с огромным количеством обеспокоенных женщин, попавших туда из-за уплотнений в груди.
У одной или двух женщин из двадцати это действительно был рак, у других образования оказывались доброкачественными. У многих диагностировали фиброаденому – новообразование из железистой ткани груди, запутавшееся в сети из связок и каналов. Фиброаденома не представляет опасности, но способна заставить женщину поволноваться. У большинства остальных были фиброзно-кистозные изменения ткани молочной железы, которые настолько часто встречаются, что уже считаются нормальными. Они характеризуются возникновением в груди доброкачественных, заполненных жидкостью кист, которые часто увеличиваются и уменьшаются в течение менструального цикла.
Женщинам с фиброаденомой не назначали дальнейшего обследования: образования были безболезненными, гладкими, подвижными и встречались чаще всего у молодых. Фиброзно-кистозные изменения могут оказаться более болезненными и сложнее поддающимися диагностике, поэтому моя коллега вводила тонкую иглу в каждое образование с помощью ультразвукового сканнера и высасывала из каждой кисты янтарную жидкость. Случалось и так, что она находила уплотнения, приросшие к окружающим тканям (это плохой знак). В этом случае она брала более толстую иглу для проведения биопсии или, если образование находилось слишком глубоко в груди, назначала пациентке лампэктомию[57] под общим наркозом.
В клинике также были женщины, которые вернулись сюда после операции, желая убедиться, что швы заживают нормально. Здесь оставались пациентки после мастэктомии[58], реконструктивной хирургии и даже после операций по уменьшению молочных желез, так как большой вес их груди вызывал боли в спине. Пациенток осматривали быстро: их просили пройти в маленькое помещение, огороженное занавесками, где им помогала раздеться медсестра, чтобы сэкономить время. В центре внимания всегда был шов: насколько хорошо или плохо он затягивался и как выглядел. Я не помню, чтобы женщин спрашивали о том, что они чувствуют по поводу изменений в их теле.
С точки зрения управляющего клиникой, выздоровление может казаться безликим и воспроизводимым процессом, который нужно систематизировать так, чтобы он не требовал больших финансовых вложений. Однажды осенью я отправился на уникальную выставку, посвященную альтернативному взгляду на выздоровление от рака груди. Художнице и поэтессе удалось проследить путь к выздоровлению конкретной женщины, после того как она оказалась за пределами стен из стекла и металла.
Когда поэтесса Кэтлин Джейми на пятидесятом году жизни узнала, что больна раком груди, она решила не обращаться к пластическим хирургам сразу же. Очнувшись после операции по удалению опухоли, она обнаружила на своей грудной клетке огромный шрам в виде буквы «Y». Ее шокировал абсолютно плоский вид груди, от которого она отвыкла еще в детстве. Теперь Кэтлин чувствовала, как сердце бьется прямо у нее под кожей. Во время восстановительного периода, лежа дома в постели, она размышляла о своем шраме и переменах в жизни, которые он нес за собой. Смотря на линию на груди, она думала: «Что делает художник, приступая к созданию новой работы? Он проводит линию. А теперь и у меня на теле есть линия, и еще какая!»
Она начала видеть в своем шраме то, что называется «миром природы». Для нее он был картой, рекой, стеблем розы. За время лечения Кэтлин привыкла к пристальному взгляду врачей, но вскоре она подумала: что было бы, если бы вместо врача ее шрам осмотрел художник? Она спросила у своей подруги-художницы Бриджид Коллинс, не хочет ли она создать серию картин и скульптур, посвященных ее шраму. Чтобы сделать этот проект совместным, Джейми начала писать короткие стихотворения в прозе. Стихотворения Джейми и работы Коллинс скорее раскрывались в тандеме, чем иллюстрировали или объясняли друг друга. Женщины работали вместе, чтобы создать отдельные, но взаимосвязанные произведения. «Выздоровление, которое позже наступило, стало для нас совместным опытом, – позже писала Коллинс. – Опытом затянувшихся и свежих ран, которые можно рассматривать одновременно как личные и как всеобщие. Краеугольным камнем нашей работы стало наше восприятие природного мира» [1].
Выставка, организованная этими женщинами, объединила в себе две разные традиции изображения человеческого тела. Первая традиция заключается во взгляде на анатомию через призму хирургов-художников прошлого, например Чарльза Белла, и традиционных медицинских иллюстраторов, которые стремились запечатлеть больных и обезображенных людей в образовательных целях. Хотя эти картины были красиво выполнены, они зачастую оказывались вырваны из контекста – жизней и историй женщин, на них изображенных [2].
Если тело – это пейзаж, а болезнь – буря, в великой гармонии которых мы играем лишь маленькую роль, то мир вокруг нас таит в себе ключ к восстановлению внутреннего равновесия.
Корни второй, более древней традиции уходили в классицистические представления о здоровье. Тело здесь было отражением Вселенной. Если тело – это пейзаж, а болезнь – буря, в великой гармонии которых мы играем лишь маленькую роль, то мир вокруг нас таит в себе ключ к восстановлению внутреннего равновесия.
Когда Джейми видит опухоль на своей маммограмме[59], она не приходит в ужас. Наоборот, она считает опухоль «довольно красивым серым светящимся шаром, похожим на полную луну, увиденную через бинокль». Когда Кэтлин лежит в своем саду и наблюдает за стаей птиц в кроне рябины, в ее голове всплывают воспоминания о той коагулированной[60]. «Птицы – это уплотнения в ветвях деревьев. Иногда я почти слышу сладкую дикую музыку, – пишет она в одном из стихотворений в прозе. – Она играет в пустотах между листьями рябины». Звуки, которые доносятся издалека, напоминают ей о «звуках узлов, которые распутываются сами, и о милостивом безразличии мира». На картине, сопровождающей стихотворение, шрам изображен в виде ветви рябины. Текст стихотворения на картине был покрыт слоями гипса и шеллака, а затем
